Не горюй о сердце — я скую другое (СИ)

Он не забыл, что такое боль, потому что колдовство никогда не избавляло его от нее — лишь скоро залечивало любые раны. Но без помощи покровителя, своего кукловода, он не был готов к этой удушливой слабости, к тяжести в голове, к неспособности трезво мыслить. Он заходился в злобе, оставляющей все меньше людского. И представлял своих врагов, так и не отважившихся прийти в его темницу и лично понаблюдать за невыносимыми муками их пленника.

Отмщение уже казалось ему бессмысленным. Разве сумеет он добраться до тех, кто так далеко и высоко, у кого в слугах столько народу, будто они тоже могут переламывать волю голосом. А он один, он отрезан от всех, и жизнь его в их руках… Отчаяние захлестывало без остатка.

«Это ничего, это нужно перетерпеть, — уговаривал себя Кощей, кажется, теми же словами, что и в татарском плену — когда-то давно. — Ты сам это замыслил, вот и не жалей; осталось немного. Она не обманет, она…»

«Марья, — подсказало сердце, бившееся из последних сил. — Марья мое спасение, я должен положиться на нее и терпеливо ждать, как она ждала меня, как она доверяла, когда я был для нее чудовищем, запершим ее в Лихолесье…»

Он вспоминал светлые минуты, проведенные вместе, и битвы, в которые они ходили вдвоем, как муж и жена, и потом нашаривал свою же сочиненную песенку — нехитрую, безыскусную, но так полюбившуюся Марье в тот их последний вечер.

Стоило быть тверже хотя бы ради нее. Ради ее веры и упрямства, ради того, чтобы попросить прощения за то, на что он послал ее — свою жену! Это ранило еще больнее, чем чары.

***

К свадьбе оказалась не готова только невеста. По городу давным-давно пронеслась весть, и везде шумели приготовления. Трубили глашатаи, на площадях объявляли счастливо, что у любимого всеми княжича появилась благородная невеста. Жалела Марья, что сама не может послушать и посмотреть на украшенный Китеж, готовый к пышному празднованию. Все это превратили во что-то сказочное, легендарное, возвращенное к великим подвигам, которые совершали в стародавние времена, чтобы добиться благосклонности девушки или спасти ее из когтистых рук ужасающего чудовища…

Традиционное банное купание в окружении девиц она перенесла стойко. Ей уже приготовили свадебный наряд. Марья приняла его покорно, хотя и понимала, что нужно бы сказать что-то, восхититься работой мастериц, вышивших ритуальные рунные узоры Белого бога серебряными и золотыми нитями и украсившими платье драгоценными каменьями. Пусть надеть его предстояло один-единственный раз, княжич ничуть не поскупился на украшения невесте… Марье тут же поднесли завернутую тонкую ткань — фату, чтобы прикрыть лицо.

— Отец ваш оставил, когда уезжал, — сказала девушка, почтительно склонив голову. С семейной реликвией она обращалась еще бережнее, чем с сокровищем, созданным рукодельницами Китеж-града.

Она несмело коснулась рукой мягкой ткани, провела. Попробовала представить свою мать, как о ней рассказывали: тоненькой бледной девушкой с густыми черными волосами и яркими зелеными глазами, сиявшими, как молодая трава. И тогда Марье, особенно не тосковавшей о матери, которой у нее никогда и не было, стало страшно жаль, что они не виделись. И тут же прилила искренняя благодарность отцу. Он не забыл о ней, не бросил ее, как Марье показалось по поспешности его отъезда.

Может, ему не хотелось быть на ее свадьбе и понимать, что он снова ее теряет, отдавая в чужой дом, пахнущий ладаном и фимиамом?..

Все устраивалось торопливо, минуя часть традиций. Когда девушки — за неимением у нее подруг — начали запевать оплакивающие песни, Марья украдкой поглядела на Любаву, руководившую хором. Ведьма озорно блеснула глазами и взяла еще выше, сильным красивым голосом, обещавшим Китеж-граду скорую месть, а не сладкое празднество.

***

Венчание в церкви напоминало удушливый сон. Над ней держали свечи, и Марья представляла, закусив губу, что будет, если на нее прольется горячий воск — может, для того и нужна фата, чтобы волосы разом не вспыхнули? Она наблюдала за Иваном, как и всегда, поглощенным священным действом; лицо его освещалось как-то особо, будто сияло изнутри, и ненадолго на Марью сошло сомнение: может, у него и правда есть какие-то силы, он избран Белобогом… Но она убеждала себя, что это всего лишь отблеск свечей.

Обыкновенно рядом с женихом был еще дружка, ближайший товарищ, свидетель заключенного брака, но Василий неизменно остался снаружи — интересно, как он отговорился на это раз, почему Иван не оскорблен на презрение к собственной свадьбе?

Когда священник по древнему обычаю обвязал их руки, Марья даже не испытала злости и желания сбросить эту глупую тряпку. Она представляла, что все это творится не с ней, уйдя глубоко, спрятавшись, и заодно обдумывая сегодняшнюю ночь в ожидании часа, когда ее терпение вознаградится…