Не горюй о сердце — я скую другое (СИ)

— Ты не знаешь, что такое мир, как он прекрасен, — продолжала Марья. — Я была заперта в Лихолесье, но все-таки я знаю красоту Великой Степи, знаю, как говорят леса, мне рассказывали про монгольские города, не похожие на наши. А что нужно тебе, Иван? Сидеть на своем соколином дворе, прятаться, и отдавать приказы, чтобы твои люди убивали?

Он стерпел ее наглость, потому что был пьян и удивлен ее долгой обвинительной речью. Так убедительно Марья притворялась тихой и скромной, униженной рабством у Кощея девушкой, что он совсем онемел, глядя на нее. Взял за руку, и тут же глаза его расширились от понимания, пробившегося сквозь пьяную муть: он почувствовал на ее пальцах мозоли от тетивы. Не шрамы изувеченной девушки, пострадавшей от жестокого пленителя, а руки воина.

— Ты моя жена, и я не хочу слушать от тебя упреки, — выдавил он, пытаясь справиться с какой-то сложной неоднозначной мыслью. — Мы говорили не об этом.

Он уже должен был заснуть, но что-то пошло не так.

— Нет! — рявкнула Марья, отступая. — Подойдешь — и я выцарапаю твои глаза!

Она не понимала, почему не помогло зелье Любавы — может, еще не пришло время, или Иван был слишком пьян, а голову ему застилал хмель, придавая неестественной, злой бодрости и силы. Она оглянулась на двери, подумала, что там наверняка непременно стоят стражи — но что они сделают? Разве она первая невеста, вопящая в мужниных покоях?

Убивать Ивана не хотелось — вот так, ни с чем. Пьяного и беспомощного, одурманенного. Разве это была победа, о которой они с Кощеем мечтали? Разве ради этого стоило стольким жертвовать и претерпевать обиду и боль — за себя и за истерзанного мужа?

— Я не твоя жена и никогда ей не буду, — гордо высказала Марья, понимая: пути назад нет, и даже если не получится сбежать, она не станет притворяться покорной пленницей из подлого желания выжить. — Я Марья Всеславна, Марья Моревна, дочь моего отца, жена моего мужа, и я не буду для тебя очередным развлечением, которому ты обвяжешь ноги!

Отчасти смелости ей поддавало то, что княжич Иван хмельной — он толком не сообразил, что надо бы позвать стражу, и потому она могла говорить, что хочет, ликующе упиваясь своими словами. Зелье Любавы брало верх: глаза княжича свелись к переносице, он покачнулся, не способный устоять, провалился вперед и рухнул на мягкую постель лицом, миновав вовремя отскочившую Марью.

Снаружи ее ждала Любава, покачивающаяся возле двух дюжих дружинников, лежавших на полу с поникшими головами. Почудилось, что они убиты, но на них всего-то напало сковывающее заклятие — а так ослабла ведьма, потому что использовала запретное чародейство в Китеж-граде, пронизанном силой Белого бога. Марья помогла ей затащить внутрь покоев воинов, убедившись, что в коридоре никого нет: кто отважится беспокоить княжича в первую брачную ночь!

Ключи от покоев они нашли у Ивана, но Марья помедлила. Сняла меч одного из дружинников, пусть и тяжеловатый для нее, нетерпеливо кивнула на распростершегося Ивана, сама начиная срывать с себя опостылевший тяжелый свадебный наряд:

— Раздень его и дай мне платье!

Благодаря проворству Любавы вскоре на ней оказалась расшитая рубаха и штаны, которые, хотя и пришлось подвернуть и подпоясать, были куда удобнее для бега и драки, чем юбка в пол. С ухмылкой Марья вспомнила свои любимые шаровары, которые Кощей привез ей от хана…

— Ключа у него нет, Марья Моревна, — задыхаясь, вскрикнула Любава, обшарившая Ивана ловкими руками. — Если только у дружинников… Ох, не знаю.

— Если придется выломать эту дверь или вырубить замок — я это сделаю, — прорычала Марья. Она наклонилась, увидела на поясе у стража связку каких-то ключей и понадеялась, что это те самые. — А теперь бегом, веди меня! — повелела Марья.

Она убрала высоко волосы, хотела заколоть гребнем, поглядела на него в приглушенном свете лампады и ахнула: он был бурый, ржавый, словно ему сотни лет! Времени совсем не оставалось, и Марья торопливо воткнула гребень, поморщилась от боли: расчесала кожу на голове.

Оставалось надеяться, в полутьме веселой свадебной ночи их примут за решивших сбежать подальше от людей гостя с дворовой девушкой.

***

Кощей сквозь полудрему слышал колокольный звон, и он даже отчаявшимся и замученным понимал, что это значит: Марью все-таки выдали за Ивана, все предрешено. Несмотря на то, что он и пошевелиться не мог, душа его пробудилась, злобно рыча, требуя немедленно отомстить за оскорбление. Если бы Иван отступил, он бы, может, и поколебался, смог бы оставить его в живых, но теперь…

Из горла вырвался нечеловечий, скрипучий стон. Страшно хотелось пить, хотя бы смочить губы водой — о большем он и не просил. Он мог бы выжить без пищи и питья, потому что остатки силы, плещущейся где-то за ноющими ребрами, питали его и подбадривали, обещая сладкое отмщение, но как же сухо и больно было в глотке…