Не горюй о сердце — я скую другое (СИ)

Не сказать, чтобы она не сомневалась, поглядывая на мальчишески-радостную улыбку Ивана. Теперь уже — ее мужа. Он не сделал ей ничего дурного, не обижал Марью; сегодня с утра вслед за приданым от отца прислали гостинец от жениха. Наверняка хотел вручить сам, но традиция не позволяла видеть Марью заранее, вот и передал с верным слугой. Перстень с большим зеленым камнем тяжелил руку, тянул к земле, однако Марья и не подумала отказываться, лишь бы не встревожить бдительных наблюдателей. Если придется драться, кольцо сделает удар мощнее.

Если подумать, не виноват Иван был и в злоключениях Кощея — по подсчетам Марьи, в то время он едва родился и уж точно никак не мог участвовать в заговоре против брата, брошенного на произвол судьбы среди татар. Его до сих пор держали в неведении — иначе открытый Иван непременно спросил бы у нее что-нибудь про Кощея. Но для него он был всего лишь чудовищем, царем нежити, пусть и пробуждавшим в нем искренний интерес… Нет, винить стоило старого князя, которого Марья ни разу не видела. И его ближайших советников.

На отца Михаила она смотрела сквозь фату — не заметит. Священник заученно читал молитвы, благословения, таким заунывным тоном, всегда заставлявшим Марью, непривычную к долгим ритуалам, скучать. Отцу не нравились жрецы. Он никогда не доверял им и говорил, что они жадны до власти больше, чем упыри — до крови. И, хотя Марья знала из своей свиты несколько весьма приятных юношей-мертвецов, она не поспешила бы спорить с прямолинейным утверждением родителя.

— Как-то ты невесела, — разочарованно заметил Иван, ведший ее под руку, когда они из церкви возвращались в терем. Наконец-то подняли фату, и Марья, прищурившись от яркого света, смотрела на него.

Их сопровождали высокородные гости и охрана — больше, конечно, дружинники, отгородившие их от собравшейся в кремле радостной хмельной толпы. В исступлении молитвенного безумства они могли бы и нахлынуть, растоптать, так что Марья была рада скрыться за спинами воинов.

— Я скучаю по отцу, — соврала Марья, чтобы выдумать достойный ответ, — и волнуюсь, как бы он не погиб на войне, потому что годы его уже немолодые.

С удивлением она поняла, что сказала почти что правду: отчасти Марья знала, что отец может и не вернуться, а в плен нечисти не сдастся из гордости, не станет на колени, не склонит головы и, уж конечно, не взмолится о пощаде. Но ей и не хотелось представлять, как он рубит матерых волкодлаков, что научили ее держать меч и драться — то, что он не смог, побоялся.

— Войну нужно закончить, — сказал Иван, немного сомневаясь. О битвах он говорил не всегда так громко, как о том, что должно искоренить нечисть, но неизменно замещал одно другим. Теперь от него звучали какие-то чужие слова, может, Василия: — Хотя их предводитель у нас, нечисть еще не сдалась, и мы не должны отступать, оставлять их в покое, чтобы они набрались сил и выбрали себе нового владыку.

Правда была в том, что некому править нечистью, если только Вольга, взваливший на себя ответственность за все Лихолесье, не решится принять тяжелую ношу. Марья покачала головой. Разговор был совсем не подходящий для празднества, и они оба это чувствовали.

Марья шагала по площади, злилась. День выдался жаркий, и в богатом уборе ей было непривычно и неудобно, душно, и она мечтала оказаться в прохладных стенах, но Иван церемонно вывел ее к народу, представляя свою новоявленную жену. Перед ними рухнули ниц, а Иван, в легком волнении прочистив горло, начал говорить речь, наверняка подсказанную ему отцом Михаилом: быть не может, чтобы сходу так ладно и заливисто у него выходило!

— Этот день счастливый не только для меня и для моей семьи, — искренне радовался княжич, — но и для всех, кто верит в милость Белого бога! Мы победили, страшный Кощей схвачен и скоро лишится головы, а для нас настало время праздновать! Нас ждут дни благоденствия, обещанные нам Белобогом, и я сделаю все, чтобы защитить наши земли от черной напасти…

Слова, всего лишь слова… Рукой, не знавшей настоящей битвы, он махал толпе, радостно улыбаясь во все лицо, и народ одобрительно гудел. Прокатилось его имя, повторенное, прореванное множеством глоток, и Марья стиснула зубы: это ее настоящего мужа должны были славить люди, но они забыли потерянного княжича и возвели другого мальчишку, танцевавшего так, как хотели жрецы…

На пиру Марья почти не ела, лишь для вида поковырялась в тарелке, отпила немного вина. Она не следила за танцами девушек, выступавших к удовольствию молодых мужчин, жадно наблюдавших за их стройными фигурками. Не вмешивалась в разговоры, потому что знала: никто не станет с ней говорить. Побоятся обидеть Ивана. Да и о чем беседовать с женой княжича — не о войне же?..