Не горюй о сердце — я скую другое (СИ)

Шепотки, несмотря на громкие заявления Ивана там, под церковью, доносились тревожные. Говорили, Лихолесье бьется с помощью казанских войск, что хан послал своих лучших воинов — те идут грабить, соскучившиеся по богатству русских городов, а нечисть хочет мести и крови. Она спрятала довольную улыбку. И ненадолго поверила, что для них с Кощеем возможно спасение. Что Вольга, как они и договаривались, приведет к покойным берегам Светлояра, раскинувшегося невидимым щитом, орду, что прикроет им спины, когда они будут бежать…

Иван, видимо, смирился, что его жена тиха и задумчива, но иногда во взгляде его мелькало что-то разочарованное. Наверное, представлял веселую девушку, похожую на тех, что никогда не отказали бы ему. Но она шла в брак, словно на плаху.

Время тянулось. В бездействии Марья потерялась, но сквозь узкие окна пиршественного зала видела, что снаружи сгустилась тревожная тьма. Вокруг пели и плясали, и она подумала, что китежские дворяне ничуть не отличаются от обычных посадских людей, которые также кутили и праздновали где-то снаружи. Странным образом это напомнило ей шабаши в Лихолесье, и даже в песнях она услышала знакомые отзвуки, наклонила голову, пытаясь воскресить воспоминания. Какими далекими были ночи, проведенные с ведьмами… И как же она обрадовалась уловить обычную незамысловатую песенку, не колокольный перезвон и не долгое запевное, плачущее радение Белому богу.

Единственное, за чем Марья пристально следила, — это как Любава подает Ивану чарку с вином. Он даже не заметил, что девушка незнакомая, пришлая, оживленный праздником.

Рядом с Иваном были его друзья — наверняка отпрыски знаменитых горожан, помощников старого князя. Тот был так плох, что даже не вышел поприветствовать новобрачных, лежал, прикованный к постели — уже мертвый старик, упрямо цепляющийся за жизнь. Теперь, когда Иван стал мужчиной, а не мальчишкой, которому дозволено развлекаться на соколином дворе, его отцу могли и помочь… уйти.

Она слышала, как друзья с Иваном обсуждали ее так, будто ее здесь не было. Марья пропускала их грубые слова мимо ушей, они не задевали ее, но любопытство вынуждало наблюдать за Иваном. Нет, он был другим, не похожим на этих юношей. Более… правильным. Воспитанным в окружении священников, под их надзором. Потому, казалось, и ему этот разгульный праздник непривычен.

Провожая молодых в спальню, «укладывая» их, приятели эти смеялись и подбадривали Ивана, кажется, смущенного их громкими словами, но не желающего это показывать. Марья по-прежнему была холодна. Не смотрела на раскрасневшиеся лица, чтобы они не заприметили, как гневно пылают ее глаза. Кощей бы приструнил их, он никогда не позволял лишнего говорить про Марью, но Иван и сам растерялся — да и традиция была такова.

Двери в супружеские покои закрылись, оглушив Марью. Она вдруг остро поняла, что осталась совсем одна, безоружная. Конечно, Иван не был похож на воина, скорее — на тщедушного отрока, едва поступившего на службу…

— Нет, — отрезала она, когда он попытался коснуться ее плеч.

Марья отступила, раздумывая, как прорваться к двери — нужно было место для разбега, чтобы врезаться в пошатывающегося Ивана. Особой силы для него не надо было, но она вся подобралась, чувствуя напряжение мышц. Дыхание постаралась успокоить. Но, к ее удивлению, Иван не попытался накинуться на нее, а поглядел как-то даже обиженно. Ему никогда не отказывали?

— Ты даже не любишь меня, — неохотно сказала Марья.

— Что? — он захлопал глазами. — Люблю! Ты моя невеста… то есть, конечно, уже жена… Ты прекраснее всех девушек, которых я встречал, — неловко добавил Иван и выжидательно посмотрел на нее, словно надеялся, что ее сердце растает из-за этих ребяческих слов. — Это из-за того, что случилось с тобой в Лихолесье? — вдруг спросил он почти трезво, сверкнув глазами. — Кощей, он…

— Да, дело в нем, — отрезала Марья, гордо поднимая голову, думая о своем.

Она не могла сказать, почему она сразу почувствовала, что Кощей не шутит, что ему не хочется развлечься с во всем подвластной ему княжной. Она понимала и по робким поначалу прикосновениям, и по тому, как он говорил с ней, увлекая изящно сплетенными словами, точно причудливой песней.

— Ты всего лишь ребенок, — отстраненно заметила Марья, хотя внутри у нее все жглось от ненависти к супругу. — Ты и не знаешь, о чем говоришь. Ни о Кощее, ни о… Ты никогда не видел войну, иначе тебе стало бы жаль тех, кто погибает на ней страшной смертью, если у тебя есть сердце.

Ей не было жаль врагов, она носилась по полю брани, как ведьма на шабаше, она заработала прозвище — Моревна. Дарующая смерть, повенчанная со смертью. Но Марья сознавала, что проливает кровь, она видела ее, кровь липла к ее рукам и лицу, и она принимала эту жертву. А для Ивана это все было еще развлечением.