Не горюй о сердце — я скую другое (СИ)

— Жить тебе осталось не более чем до полудня, — сказал священник спокойно. — Нет ли какого желания у тебя? Наша вера не позволяет оставить страждущего в беде, даже если он подлое чудовище; дело наше — оказать милосердие и приоткрыть для него дверь к свету.

Должно быть, рассчитывал, что Кощей попросит милосердной быстрой смерти, а не позорной казни на главной площади при стечении целой толпы народа, проклинающего его последними словами. Но гордость не позволяла ему просить о такой уступке.

«Воды», — мысленно взмолился он, чувствуя страшную жажду. Может, этот единственный глоток заставил бы его поверить в возможное спасение, в то, что Марья все-таки не оставит его одного, как она клятвенно обещала, что отмщение еще случится… Гордость не позволила вымолвить ни слова; он острыми зубами впился в губы.

«Крови», — зарычал голос незнакомый, не его; голос Черного бога, говорившего его устами. Священник отшатнулся, осенил его крестом, и Кощея дернуло, будто хлестнуло по лицу. Короткое радение Белобогу заставило закричать, выгибаясь, запрокидывая голову до страшного, предсмертного хруста костей. А чудовище все хохотало, выло, просило крови, хотело порвать старику горло и приникнуть по-упырьи…

Лишь бы вспомнить, что он еще жив.

***

Добрались они быстро, никем не замеченные. Во дворе Марья растерялась, сбитая с толку, и ее потащила за собой уверенная Любава, которая разведала местность, да и в темноте видела куда лучше — как болотные огоньки, вспыхивали зеленые глаза.

У кухонь переминались два дружинника, выглядящих очень недовольными тем, что у кого-то есть шанс поразвлечься на свадьбе княжича, а они вынуждены пялиться в пустоту и досматривать снующих туда и сюда дворовых: сегодня у кухарок было забот невпроворот. Марья подождала, когда беготня слуг, подтащивших еще ведра от колодца, прекратится, и стражники останутся одни… Благодаря сумраку, скрывшему их от любопытных глаз, они с Любавой смогли подкрасться поближе.

Руку Любава не глядя сунула в сумку, нашарила там что-то, и на ее личике отразилось злорадное торжество. Испугавшись, Марья схватила ее за плечо, приникла к уху, шепча:

— Нельзя разрыв-травой, услышат, сбегутся! Я попробую убить их тихо…

— Это сонное зелье, моя королевна, — объяснилась ведьма. — Закройте лицо и не дышите, пока я не скажу.

Она выступила, швырнула что-то — скляночки, которые разлетелись под ногами у изумленных дружинников и стали густо чадить белым дымом. Марья уткнулась в рукав, но смотрела любопытно, как они, даже на ладонь не обнажив мечи, безвольно падают. Вскоре дым развеялся, но безоружно побежденные воины продолжили спать, даже похрапывали…

Наклонившись к дружинникам, Марья по очереди перерезала обоим горло. Она не чувствовала сильной вины, уговаривала, что это ее враги, которые не пощадили бы предательницу людей, пытающуюся прорваться в темницу, но что-то нехорошо екнуло у нее в груди. Неужели недолгое пребывание в Китеж-граде пробудило в ней милосердие, которое она забывала на поле боя. «Марья Моревна», — повторила она свое имя, возвращая уверенность.

Оказалось, после того как пройдешь в кухню, где было жарко, как в геенне, и душно, что сразу ударило в пот, нужно было проскользнуть в прохладный подвал. Там, за пузатыми бочками, была еще одна дверца, почти незаметная. Любава прикрывала ей спину, пока Марья возилась с ключами и подставляла то один, то другой… От волнения стало дурно. Но вот наконец-то один проскользнул, и Марья с колотящимся сердцем провернула несколько раз.

Было темно, пахнуло чем-то зловещим. Присутствием Чернобога. Его сила, проливавшаяся вместе с кровью Кощея, отравляла. Марья прикоснулась плечом к стене и отпрянула, как обожженная. Она потерла плечо и мысленно обратилась к мужу, пытаясь успокоить его, обнадежить… Разве он услышит его? Ведь только в сказках бывает, чтобы читать мысли и понимать с полуслова. Ей понадобилась тихая молитва ведьмы, дабы злобная сила приняла их за своих и позволила пройти.

Послышались тяжелые шаги, побряцывание кольчуги. Марья скрылась за поворотом винтовой лестницы, поджидая, когда враг приблизится, и торжествующе улыбаясь. Наконец-то для нее нашлось дело. Месть, смерть, погибель. Ее спутницы, ее истинная свита. Она несла расплату за дни мучений, что достались ее мужу, добровольно пожертвовавшему собой, и не остановилась бы, пока не достигла его и не обняла.

Она налетела на стражника, поднимавшегося по лестнице, вонзила клинок в бок, глубоко, яростно, но молчаливо, не проронив ни звука. Он хлюпнул криком, попытался схватиться за нее, дотянуться до горла, но Марья немилосердно провернула клинок, выхватила и вбила ему в грудь, прорывая сочленения кольчуги. Вот тяжело осел, перекрывая проход по лестнице. За ним послышались голоса — он был не один!