Не говори, что лес пустой...

— Садитесь, — буркнул полковник, сдвинув густые брови.

Давлят стянул с головы суконный шлем, расстегнул полушубок и присел на ящик из-под снарядов бок о бок со своим комбатом, капитаном Сухаревым, и лицом к лицу с подполковником Тарасевичем. В землянке находились также адъютант штаба батальона капитан Абдуллин и комиссар полка Мартынов. Все молчали. В мертвенно холодном ровном свете лампы, горевшей от батареек, лица казались бледными.

Перед полковником Хохловым лежала какая-то бумага; не поднимая коротко, «под ежик», стриженной седой головы, он спросил:

— Лейтенант, почему вы самовольно прервали атаку роты?

Давлят при первом же слове вскочил и вытянул руки по швам.

— Разрешите ответить? — спросил он и, когда Хохлов кивнул, сказал: — Противник своим огнем не позволял не только двигаться, но даже поднять голову.

— А вы думали — противник встретит нас не огнем, а музыкой? — взметнув брови, зло усмехнулся Хохлов.

Кровь бросилась Давляту в голову, он задержал дыхание. Тарасевич, Мартынов, Сухарев и Абдуллин, словно сговорившись, опустили глаза. А Хохлов смотрел как сверлил, не мигая, разве только чуть прищурившись.

— Я… я хотел так, чтоб разгромить врага… не терять понапрасну людей, — с трудом вымолвил Давлят.

Хохлов резко — шинель с плеч упала — поднялся и, сунув руки в карманы ватных брюк, сказал:

— Ишь какой умник выискался! Мы ничего не понимаем, не знаем, один он академик! А что нарушен приказ, это ты понимаешь?

— Рота потеряла почти тридцать процентов личного состава…

— Знаем без тебя, лейтенант! — гневно прервал Хохлов. — Те, кто вышел из строя, кто погиб, как ваш командир Николаев, они с честью выполнили свой долг. Не в пример тебе, лейтенант!

— Товарищ полковник… — Голос Давлята задрожал, лоб покрылся холодной испариной.

Но Хохлов не хотел слушать.

— Молод еще учить, молоко на губах не обсохло! — крикнул он и без всякого перехода спросил: — Член партии?

— Комсомолец.

— Видишь, комиссар, своего комсомольца? — повернулся Хохлов к Мартынову.

Комиссар полка, промолчав, достал из кармана записную книжку и принялся что-то писать. Впрочем, полковник Хохлов не ждал от него ответа, так как тут же обратился к Тарасевичу, лицо которого потемнело:

— Заготовьте, товарищ начштаба, приказ по полку, да такой, чтоб другим неповадно было своевольничать. Мы еще посоветуемся… Комбат!

— Слушаю, товарищ полковник!

— Не слушать надо, комбат, действовать! Не терять управление боем! Крепче держать в руках ротных и взводных! Распустил! Кто скажет про тебя, что ты кадровый командир?

— Слушаю, товарищ полковник, — вновь повторил Сухарев смиренным тоном. — Будет исполнено, товарищ полковник.

— Можете идти! — махнул Хохлов рукой, и это касалось не только Сухарева, но и Абдуллина, и Давлята Сафоева.

Когда они покинули землянку, встал комиссар полка Мартынов. Он заложил руки за спину, медленно прошелся взад-вперед и сказал Хохлову:

— Не тот взял тон, Иван Петрович, прямо скажем — не тот.

Хохлов вскинул брови, нервно ответил:

— Нянчиться должен?

— Владеть собой. На криках и угрозах далеко не уедешь.

— Я с гражданской в армии, комиссар! — выпятил Хохлов грудь, украшенную тремя орденами и медалью «XX лет РККА». — Не меня учить, как обращаться с подчиненными.

Мартынов слегка поморщился.

— Честь и слава, что долго служил и столько наград заслужил, — сказал он. — Но это не значит, что гарантирован от ошибок.

— Каких? Нетерпимость к нарушителям приказа — это, что ли, называешь ошибкой? Да его, сукиного сына, расстрелять мало!

— А понять не надо?

— Что? — Хохлов плюхнулся на табурет и уставился на Мартынова своими круглыми, с желтоватым оттенком, немигающими глазами.

— Лейтенант виноват — должен был прежде согласовать решение. Но двигало им стремление сберечь живую силу, не допустить напрасных потерь. Ведь было ясно, что атака захлебнулась. К чему же держать людей под огнем?

— Война, комиссар, без потерь не бывает.

— Потери потерям рознь. Когда лезешь напролом…

— Ну-ну? — состроил Хохлов насмешливую мину.

— А ты не погоняй. Ты лучше посчитай. За все время продвинулись на километр-полтора, так, начштаба?

Тарасевич кивнул.

— А полк потерял… — Мартынов опять вопросительно посмотрел на начальника штаба, и Тарасевич сказал:

— Более тридцати процентов личного состава.

Хохлов заерзал, табурет под ним заскрипел.

— К чему клонишь, комиссар?

— К тому, Иван Петрович, что от прежних правил боя, как видно, надо отказываться. Устарела теория в чем-то. Нужно искать новые методы.

— Скажи академикам-теоретикам…

— Ну, коли на то пошло, товарищ комполка, то не грех усвоить, что поле боя — это и есть своего рода практическая кафедра Военной академии. Тут все выверяется и проверяется. Вон ведь наш сосед, третий полк, давно уже подобрал ключик к обороне противника, но не может развить успех из-за того, что другие, мы в том числе, топчутся на месте. Что, неправильно говорю?

Хохлов ругнулся сквозь зубы.