Не исчезай

Верный биограф сообщал, что его «друг и учитель» на самом деле никогда не был тем «естественным» человеком, которым хотел казаться. По его мнению, Фрост скрывал свое истинное лицо, и все для того, чтобы защитить ту безмерную ранимость, «чувствительность», от которой страдал всю жизнь. Срывая маски с почившего поэта, биограф жаждал показать всему миру его «угрюмость, зависть, ревность»; он хотел разоблачить мстительность, мелочность и истеричность Фроста. К ужасу Любы, индекс обнаруживал такие указания, как «амбиции», «притворщик», «ненависть», «ярость», «самовлюбленность», «мстительность», «враги», «трусость», «депрессия», «сплетни» и «страхи». В числе достоинств Фроста упоминалась «дружба», но не было ничего, что указывало на любовь, смелость, надежду. По существу, Томпсон создал каталог низменных чувств поэта и нашел им подтверждение в его личных письмах. Что руководило им, когда он подбирал письма для этого сборника? В том, что тщательно отбирал, сомнений не было. Создавал портрет. «В моих виршах и письмах – таких, как это письмо к вам, – я писал так, чтобы не подпускать чрезмерно любопытных к потаенным уголкам моей души». Это строки из письма критику Сидни Кокс, с которым Фрост познакомился, когда ему было тридцать семь лет, а будущему критику – двадцать два. Эта дружба продолжалась сорок лет. И тем не менее… Дождаться смерти поэта, а затем разрушить не только миф о нем, а нечто большее… Что?

Потаенные уголки души… Представив, что некто заберется к ней в душу, Люба содрогнулась. Впустить в сердце, в душу – да, но только на моих условиях. Я сама буду решать. Сама. Роберт тоже должен решать сам. Но не поздно ли? Она вспоминает его слова:

– С метафорой все сложно, зыбко… Если ты не умеешь пользоваться ею, не жил с ней рядом достаточно долго, так и не узнаешь, насколько ее может хватить, куда может завести. Не узнаешь, какой урожай принесет, когда перестанет поддаваться, работать на тебя. Метафора – это живой организм. Это сама жизнь.

Возможно, Томпсон не смог его понять. Не хватило широты души, таланта, щедрости.

«Твой любящий Роб… Твой вечно верный Роб…» – подписывал Роберт послания своей однокласснице Сабре Пибоди в 1886 году (в возрасте двенадцати лет). В подписи есть слово «любовник», но Люба шокирована. Может, она не так поняла? From your loving Rob… Ever your faithful lover… Лоуренс Томпсон, чье имя гордым крупным шрифтом красуется на обложке двух томов с письмами Фроста, тоже жаждал стать любовником (или был любовником) другой женщины, которая появилась в жизни поэта через полвека (Люба вычитала эту информацию в Сети: факты, догадки? или сплетни и подтасовка?..), женщины, которую поэт любил в старости.

Старость. Фрост не был стариком, ему было шестьдесят три года.[50] По современным американским меркам, он пребывал в возрасте не очень старого мужчины. Отчаявшийся вдовец, поэт, известный всей Америке и Европе, попытался склонить жену друга не просто к сожительству, но к браку; он хотел, чтобы она ушла от мужа, оставила семью ради него, Фроста. Похоронив Элинор в 1938 году, Роберт мечтал жениться на Кэй Моррисон – новой музе, что сумела скрасить его одиночество. Именно ей посвящено одно из самых знаменитых его стихотворений «Дерево-свидетель»:

3

– Роберт, что такое зло? Ты думаешь, что есть универсальное определение зла?

Возможно, он не хотел отвечать – может быть, из желания заглянуть поглубже ей в душу – или просто хотел помучить, с любопытством разглядывая смешную женщину. Так разглядывают подопытную лягушку – с интересом и некоторой брезгливостью; или же это только казалось? Ведь каждое исследованное слово, законченная мысль, вопрос, на который уже получен ответ, таят конечность, подобие маленькой смерти или чувство утраты, когда уже нечего больше искать и вопросы бесполезны. При этом в том подавленном состоянии, где не ясны мотивы вопросов и поступков, она уже сама готова выстраивать ответы на все свои отчаянные вопросы. Ответы эти не сулили ничего хорошего.