Не исчезай

Потеряв работу – вернее, героически хлопнув дверью, – она не стала рассказывать ему о том, что произошло. Она и мужу ничего не сказала. Правда, попыталась получить пособие по безработице – сделала заявку по телефону, путано пытаясь пересказать свою историю женщине-клерку. Но у той был такой тяжелый (видимо, испанский) акцент, что Люба еле ее понимала. Ничего из этого не вышло. Работница агентства позвонила в контору, а там ей объяснили, что Люба уволилась по собственному желанию. Муж обходил ее стороной – видно, чувствовал, что с ней происходит нечто странное. Иногда бросал на нее задумчивый взгляд – мол, кто эта женщина?

– Универсальное определение зла? Я не знаю, по-видимому, есть.

Пытаясь разглядеть выражение его лица, она придвинулась вплотную. Но тут же сделала шаг назад и опустила глаза:

– Но есть же некие универсальные признаки зла, принимаемые многими?

– Какие?

– Воровство, насилие, обман… – В желании все выразить и ничего не забыть она загибала пальцы. – Мне кажется, зло для всех разнится, определяется индивидуально. То, что для одного зло, для меня, может быть, не такое уж и зло… У каждого есть свой собственный искуситель, свои собственные проблемы?..

Неожиданно для Любы голос Роберта стал нежнее, легче – это был почти невесомый голос; ей показалось, что ее укачивают, как ребенка. Его улыбка, всегда снисходительная, немного барственная и важная, как если бы ему приходилось читать лекцию или вещать с кафедры, смягчилась.

– Так ты веришь в дьявола?

– Наверное…

– А что это такое?

Любопытство говорило о том, что впереди капкан. Оплошность? Глупость?

– Оборотная сторона добра.

– То есть?

– Добро – любовь. Зло – насилие, жажда власти, неприемлемость любви. Ведь любовь уязвима, конечна – во всяком случае, земная любовь.

Роберт улыбался, по-прежнему снисходительно и нежно.

4

Временами Любу охватывало внутреннее возбуждение, с которым она плохо справлялась. Образ Роберта представлялся смутно; она пыталась припомнить его черты, но воспоминания ускользали, и она тревожилась, пытаясь представить его хотя бы частями – глаза, волосы, губы, руки? Фотографии Фроста не помогали, а, пожалуй, мешали (так ускользает образ когда-то любимых людей, чья смерть, уход из твоей жизни причинили невыносимую боль, и боль эта затуманила экран, на который проецируется это мысленное изображение, остаются лишь смутные очертания, как пятно в бликах света и тени). Внутренние изменения накапливаются, происходят медленно; возможно, она осталась прежней… Или изменилась? Припоминая лицо Роберта, его улыбку, смех, тот зыбкий образ, что неуловимо присутствовал в памяти, но не желал воплощаться в ясную картинку, она пыталась понять – себя? «Нуждаюсь ли я в людях? – задавалась она вопросом и не могла на него ответить. – Или люди во мне не нуждаются? Нуждаясь во мне, они бы меня нашли. Стремились ко мне, просили моего участия в своих делах, развлечениях, звали в гости, напрашивались на чай, обрывали телефон… Кто мне звонит? Коллекторы, сборщики подаяний, полицейские, которым опять нужна помощь – в этом году город не выделил достаточных средств… Прежде было по-другому – прежде я не была одинокой. Осталась ли я прежней? Как и когда появилась стена, что отделяет меня от мира, от… остальных? Стала ли я отдельным островом, или всегда была островом, затерянным в этом людском океане? Почему люди так боятся людей? Зачем нужны стены? Почему мы все так далеки друг от друга? Должно быть, эти стены и камни (Люба начала собирать камни, привозить их с океана, складывать на заднем дворе) всего лишь атавистика из прошлого. Получается, тот изначальный страх, когда мы боимся друг друга – тоже из прошлого, из каменного века?»

Ведь нужно знать пред тем, как ограждаться,
Что ограждается и почему,
Кому мы причиняем неприятность.[52]

5

Но – рано или поздно – мы все же приходим к выводу, что необходимы стены, некие границы – расстояние между собой и остальным миром. Теперь существовал еще один мир – виртуальный. Писательница L, превозмогая одиночество, писала короткие, полные многоточий послания своей виртуальной знакомой из Калифорнии – и каждый раз страдала от жестокости более молодой подруги. Впрочем, можно ли было назвать их подругами? Товарками? Соперницами, соратницами по перу? Писательница N не была жестокой намеренно. Так уж получалось.