(Не) люби меня

Это унизительно – когда тебя голой волокут через весь двор. Пусть даже на нас с любопытством смотрели только женщины – одетые в одинаковые серые полотняные рубашки, подвязанные веревками. Я пыталась сопротивляться, но Эдит и Линда мигом объяснили мне, что делать этого не стоит. Причем объяснили, не произнеся ни слова и даже не наставив синяков. Одна из них легонько ткнула меня в солнечное сплетение, а вторая услужливо поддержала, когда я повалилась, едва не потеряв сознание от боли, и похлопала по щекам, что больше напоминало крепкие пощечины.

Меня, наконец-то развязали, и бросили в лицо мятую серую рубашку, а когда я торопливо оделась – протянули веревку, велев подпоясаться ею.

Я попробовала припугнуть, а потом задобрить своих тюремщиц, сказав, что являюсь очень знатной дамой, и за помощь их щедро наградят, а за насилие надо мной – жестоко накажут. Эдит и Линда переглянулись, а потом я получила еще один тычок в живот, и больше уже не заговаривала с ними.

Был вечер, и ужин я пропустила, но по указанию настоятельницы мне полагалась корка хлеба и чашка воды. Меня мутило, но я заставила себя сгрызть сухарь, а воду выпила с наслаждением. Что бы там ни придумали враги, я не собиралась покорно подчиняться уставу монастыря Магдалины. А для этого требовались силы.

Потом меня отвели в келью – такую же маленькую и сырую, как та, в которой я пришла в себя, и указали на лежанку, на которой валялся грубый матрас, набитый соломой и тонкое покрывало. В келье было еще две постели, и там уже свернулись клубочками женщины – я не разглядела их, потому что они натянули покрывала до самых макушек, то ли прячась от невозмутимых Эдит и Линды, то ли желая поскорее уснуть.

Я села на постель, а потом легла, укутавшись до подбородка. Но спать не хотелось. Слишком долго я была в забытьи, слишком многое свалилось на меня, чтобы я могла предаваться сну.

Жизнь преподносила одно потрясение за другим, явно проверяя меня на прочность. Я запретила себе думать о короле. Надо было подумать о себе самой. И выжить. И выбраться из этого ужасного места. Еще я подумала о королеве Тегвин, которая оказалась покровительницей монастыря-борделя, и ее лицемерие меня не удивило. После того, как она с таким усердием укладывала меня в постель к своему мужу, разве можно было удивляться, что она устроила из святого места дом терпимости?

Эдит и Линда ушли, и снаружи лязгнул дверной засов, две кровати дружно скрипнули, и ко мне подсели две женщины – в нижних рубашках из грубой ткани, простоволосые – они рассматривали меня с изумлением и любопытством, и одна все время хихикала.

– Говорят, ты – благородная леди? – спросила она, не переставая посмеиваться, а я подумала, что она сошла с ума – разве можно смеяться в подобном месте.

– Да, – ответила я, помедлив.

– Не врешь? – она подтолкнула другую женщину локтем.

Та нахмурилась и сказала:

– Конечно, не врет. Ты посмотри, какие у нее руки, Пешиенс! Да она в жизни ничего не делала!

– Ничего, скоро будет, как мы, – успокоила хихикающая Пешиенс то ли себя, то ли меня, то ли свою товарку.

Судя по всему, пребывание в монастыре святой Магдалины и новое имя не слишком ей помогли – она не могла и секунды усидеть на месте, все время ёрзала, и продолжала посмеиваться – даже зажала рот ладонью, чтобы смех не был слышен.

– Как тебя зовут? – требовательно спросила вторая, которую я поняла, как Пруденс – настоятельница называла эти два имени.

– Диана, – сказала я.

– Тебя не могут так звать! – возмутилась Пруденс. – Тут никому не разрешают зваться такими именами!

– Я не собираюсь подчиняться этим правилам, – возразила я. – Меня привезли сюда против воли…

– Как будто кто-то пришел сюда по своей воле! – Пешиенс смеялась все громче, пока Пруденс не ткнула ее в бок.

– Советую тебе не строить из себя богиню, – сказала Пруденс презрительно. – За старое имя дают десять ударов розгой. Будешь все время битая.

В коридоре раздались тяжелые шаги, и женины юркнули в постели, притворившись, что спят.

Пруденс оказалась права – за следующий день я умудрилась нарушить правила монастыря тринадцать раз, и к вечеру еле могла ходить – удары розгами полагались по икрам. Меня привезли в пятницу, и я прожила два относительно спокойных дня, за которые узнала, что и в самом деле попала не в монастырь, а в самый настоящий публичный дом. Среди обитательниц монастыря были и настоящие проститутки, раньше подрабатывавшие в столице и других городах, и простые вилланки, оступившиеся или уступившие домогательствам знатного господина.

Заработанные телом деньги частью шли на оплату налогов, частью – в монастырскую казну, и часть откладывалась «на приданое» – если кто-то из клиентов захотел бы забрать падшую женщину в жены – для исправления.