Не обижайте Здыхлика

Эх тут народу сбежалось! Бабки какие-то, которые у подъезда задницы просиживали, мужики непонятные, тетки. Бабки охают, тетки визжат. Мужик один говорит: таких надо в детстве за ногу и об угол башкой, пока не выросли. Это про меня типа. Все на меня смотрят как на блевотину, и не подходит никто близко. Только Сестренка подошла и обняла так тихонько, за ногу, выше бы не дотянулась. Она не плакала, совсем-совсем, не кричала, ничего не говорила, совсем.

И тут вдруг мент пришел, дубинка на боку. К нему как все кинутся! Мамаша Хорошенького визжит, пальцами в меня тыкает, это, кричит, убийца, его в колонию, его изолировать, он опасен для общества! Сам Хорошенький уже не орет, так, чуть-чуть хлюпает, а вокруг, по всей песочнице, валяются бумажки с его кровью, как некрасивые цветы.

Мент здоровый, лысый, но такой специально лысый, а не потому, что волосы выпали. Это некоторые для крутости скребут голову железками, чтобы страшнее казаться. Взял меня за плечо, сжал, говорит: ну, пойдем, что ли. Как будто просит. Ага, попробовал бы я не пойти, когда он так схватил, как пассатижами. Пошли мы куда-то. Мент меня за плечо волокет, мамаша Хорошенького сыночка своего за руку тащит, рядом всякие бабки-тетки с дядьками – ну, правда, эти почти сразу стали с дороги сворачивать, типа вдруг чего-то такое важное вспомнили. А это им в ментуру просто не хотелось, с ментами вообще никто связываться не хочет, если что, им разве докажешь, что ты ничего не украл.

Идем, идем, вдруг мент как остановится, говорит: а это еще что? И вниз смотрит, нос скривил. А внизу, куда он смотрит, там за мою штанину Сестренка держится. Она все время рядом бежала, топала так легко своими ножками и молчала.

Это еще что за явление, говорит мент. Ты, говорит, откуда здесь взялась как феномен. А Сестренка смотрит на него, головку задрала, не боится вообще и говорит, что она типа со мной. Шла бы ты домой, говорит мент. Сестренка ему: нет, она вроде как со мной и домой не хочет. Я думал, он разорется, а он еще раз нос скривил, хехекнул так как-то непонятно, вроде как не очень ему и смешно, плечом так дернул и дальше пошел. И хватку свою ослабил. Это он правильно, а то я уж думал, переломит мне плечо совсем.

Подошли к ментуре. Забор черный, железный, потом коридорчик и дом такой красный из кирпичей. Внутри куча темных коридоров, тетки какие-то сидят замотанные на стульях. Привели нас в маленькую комнатку, всю зеленоватую, а на стене портрет какого-то в кепке и с носом таким, как клюв. И дым под потолком ползает, курили, значит, здесь. Посадили нас на стулья, меня с Сестренкой у одной стенки, мамашу с Хорошеньким у другой. Спросили, кого как зовут и где мы живем, записали на бумажке и ушли. Хорошенький уже не ревет, даже не хлюпает, сидит и таращится своими глазами. Испугался. Мамаша тоже притихла, озирается, сжалась вся, плечи подняла, по сторонам смотрит и все больше на дядьку с клювом. Тоже, значит, боится. А мне интересно стало. Я же никогда раньше в ментуре не был. Я думал, тут страшно, а тут не очень страшно, только пахнет противно.

Сестренка вообще успокоилась, сидит на стуле, ножками болтает. Долго мы так сидели. Потом пришла какая-то тетка, вся в ментовской форме, как мужик, и волосы сзади в кулак собраны, чтобы никто не подумал про нее ничего, что надо думать про теток с длинными волосами. Прошла такая сердитая мимо нас, как будто ее только что разбудили, села за стол, пачку бумаг перед собой – хлоп! Мамаша с Хорошеньким аж подпрыгнули. Полистала так рывками, как будто разорвать хочет. Потом говорит: ну, рассказывайте, что случилось.

Мамаша Хорошенького рот раскрыла, помолчала чуть-чуть – и как начнет, как начнет говорить, да еще так с подвизгиваниями. У нее вообще-то приятный такой был голос, не хуже, чем у радио, а тут что-то визжать начала, наверное, в ментуре пересидела. И пальцем в меня тыкает. Вот этот мальчик, говорит, зверски избил моего сына, он ни с того ни с сего его ударил, прямо в лицо, он ему нос сломал, видите, сколько крови, видите? Это разбойник, понимаете? А сама визжит, визжит все больше, как будто боится, что ей не поверят. А Хорошенький к ней прижался, глаза вытаращил, вот-вот опять заревет.

Тетка-мент говорит: довольно, я все поняла. А ты что скажешь? Это она уже мне. Зачем, говорит, ты ударил малыша?

Ну я и начал рассказывать. Как пошел у Мамаши домик просить, как она сказала – Вовин, как я попросил его у Вовы, как Вова меня назвал, куда послал и как он сказал о Сестренке.

Ух, тут Мамаша развизжалась! Вскочила, затряслась вся. Он, кричит, врет, этот маленький негодяй, мой Вова никогда не мог такого сказать, он вообще слов таких не знает! У нас, кричит, не такая семья, мы никогда при ребенке так не скажем! Он все выдумал, этот гаденыш, сучонок мелкий, тварь! Признайся, ты выдумал все, скотина! Выдумал, сволочь, да?

Тетка говорит: довольно, довольно. Вы, говорит, сами себя слышите, как вы сейчас выражаетесь? Ну, тут Мамаша притихла, села. Сидит и трясется тихонько.