Не обижайте Здыхлика

Он нагнул голову, ноги расставил пошире, чтобы не падать, и так посмотрел на Мамашу как будто снизу. Хотя на самом деле он был выше Мамаши, даже когда она на таких каблуках. Н-ну, говорит. Мы лучше пойдем, говорит Мамаша, а сама не уходит. Вы кто, говорит папа. Понимаете, говорит Мамаша, а сама Хорошенького запихивает незаметненько так себе за спину, типа защищает, умора. Понимаете, говорит, ваш мальчик ударил моего сына. Просто так. И че, говорит папа. Может, вы примете меры, побеседуете с ним, говорит Мамаша, а я ничего, я согласна все замять, я и в полиции скажу, что претензий к вам не имею. В полиции, говорит папа, и плечи у него начинают ходить вверх и вниз. Это значит, два щенка подрались, а вы теперь в полицию, что ли. Поймите меня правильно, говорит Мамаша, а сама пятится, как будто не сама сюда пришла, а ее притащили. Моего сына, говорит, избили до крови, я перепугалась и обратилась в полицию, а что я должна была делать, если ваш сын продемонстрировал совершенно недопустимое поведение. Но я, говорит, готова заявление забрать, я просто не знала, что вы… что у вас тут так… что у вас… что у вас.

В полицию, говорит папа, а лицо у него вдруг становится темно-красное. Ты, говорит, щенок, навел на меня ментов. Это он уже мне, понятно, а не Мамаше. Иди сюда, говорит. Мне тут сказали, я должен с тобой побеседовать. Иди, я с тобой побеседую.

Если бы Мамаша с Хорошеньким сзади не стояли, я бы, конечно, за дверь и Сестренку бы прихватил. Но они стояли сзади, и папа схватил меня за плечо еще покруче того мента, и притянул к себе, и кулаком мне прямо в ухо как даст.

Сначала я подумал, что папа наконец-то вышиб мне мозги, как уже сто раз обещал. Потому что очень уж стало все громко вокруг. Потом я понял, что это они все вопят хором – не одна Сестренка, как обычно, а еще и Хорошенький и Мамаша. А еще немного потом у меня в голове их голоса разделились. Сестренка просто плакала, потому что ей всегда было плохо, когда мне плохо. Хорошенький орал: мама, я боюсь, я хочу домой. А Мамаша орала: отпустите немедленно ребенка.

Это она про меня: ребенок. Я, хоть и больно слишком было, чтобы удивляться, все-таки немножко удивился: только что я был сучонок и гаденыш, а теперь вот ребенок. Ребенок! Ребенок – это когда сандалики, носочки, штанишки со складочками и рубашечка с пуговками, вот как у Хорошенького, и куча своих игрушек, и родители несчастные буржуи. А я – ну какой я ребенок, ну смешно.

А иди ты, говорит папа. Это он Мамаше. Ты же, говорит, хотела, чтобы я побеседовал. Вот я сейчас и побеседую. Вали, говорит, и щенка своего прихвати, корова.

Мамаша своего Хорошенького быстренько в охапку и за дверь. Сестренка как побежит ко мне, ручки протянула, но папа ее ногой толкнул тихонечко, и она к двери отлетела, как сухой листик осенью. Очень легкая была. А мне говорит: ну все, щенок, достал ты меня совсем.

И все как-то закрутилось противненько, и писк такой в ушах, и в животе больно. А потом почему-то все кончилось. То есть я понял, что уже лежу на полу, и пол приятно холодный, и мне больно, но как-то спокойно и даже немножко хорошо. А вверху ноги, ноги, как столбы. Много ног. А потом понял: это не просто ноги, это ментовские штаны. Менты, много ментов. И кто-то меня за лицо трогает. Смотрю: Мамаша Хорошенького. Трогает и говорит: ты живой? Живой?

Я вообще-то уже сто лет как не ревел, но тут мне захотелось. Я ее сына до крови побил, а она меня вот так вот. Пожалела типа. Это ведь она ментов вызвала, кому еще-то, соседи привыкли давно. И пришла ведь еще проверить, живой я или помер.

Я укусил себе язык, чтобы не реветь, и медленно сел. После такого быстро нельзя садиться, упадешь. Слышу, кто-то говорит: может, в больницу его, в больницу?

Эх! Вот ведь люди, они думают, что знают, как лучше. Ну куда меня в больницу? А Сестренка? Вообще дурные, ну куда я ее дену? Она же умрет без меня. Вот так просто тихонько ляжет в уголочек и умрет, никто и не заметит.

Мне хорошо, говорю. Мне ничего, хорошо.

И меня не забрали. А папу увели. Вдвоем под руки взяли и увели. Он еще повернулся ко мне, когда в дверь выходил. Говорит: дождался, щенок, ну ничего, я вернусь и еще с тобой побеседую. А менты ему: тихо-тихо, иди давай, разговаривает он.

И мы остались с Сестренкой. Она подползла ко мне, тихонечко обняла, и мы посидели так немножко на полу, покачались. Потом я повел ее на кухню. Там еще осталась папина еда и водка. Водку я убрал в холодильник, чтобы папа, когда ее найдет, не ругался, что теплая. Не навсегда же его забрали, вернется. А еду дал Сестренке, и она немножко поела. Мне совсем не хотелось. Даже нюхать еду было противно. Но я все равно сидел вместе с Сестренкой, пока она ела.

Потом мы пошли спать. Мама уже спала. И даже не слышала, как мы в прихожей нашумели. А может, и слышала, но у нее не было сил встать. Очень уже у нее мало было сил.

Мы легли, обнялись, как всегда, я Сестренку по спинке погладил, и мы уснули.

А утром пришли Эти.

Здыхлик. Мастер обмена

«Никакого больше обмена.

Никогда вообще.