Стелиос налил нам по рюмке и придвинул ко мне мою через деревянный журнальный столик, мимо пепельницы, переполненной окурками. Он заверил меня, что после одной рюмки мы пойдем ужинать.
– Спасибо.
Он сморщил свою роскошную монобровь. Боже, как мне хотелось выщипать ее.
– Почему вы, американцы, всегда благодарите людей?
– Это считается вежливым. Манеры, все дела.
Он фыркнул.
– Если я отдам тебе свои органы на улице, ты тоже скажешь мне спасибо, да?
Стелиос пристально поглядел на меня, как будто я его обидела, а затем расплылся в огромной улыбке. Вот же бестолковый. Эта способность впадать из крайности в крайность обычно вызывала у меня тревогу, но он был настолько комичен, что я не воспринимала это как угрозу. Его щеки были мягкими и полными, как у бурундука, но брови были настолько мощными, что один его взгляд, когда Стелиос не улыбался, выглядел пугающе.
– После одной рюмки мы пойдем, – сказал он и придвинул ко мне еще одну рюмку. – Тебе нравится ракия?
– Конечно, – сказала я и взяла полную рюмку настойки.
Мой взгляд переместился вверх и через его плечо на кухню, где на угловом шкафу лежал пистолет. Возможно, заряженный.
–
Затем я рассмеялась.
Он выпил свою рюмку одним махом и провел рукой по пухлым щекам, а затем рассмеялся.
– Ты ведь дразнишься, да?
– Да.
– Я не хочу показаться сердитым, но я говорю прямо отсюда, – сказал он и дважды ударил кулаком по своей диафрагме. – Итак. Расскажи мне все.
Он зажег сигарету и уперся подбородком в ладони, как будто правда ожидал ответа на свой вопрос.
– Это чересчур, – рассмеялась я.
– Что значит чересчур?
– Это значит, что ты просишь о многом.
– Ха! Не прошу я о многом. Просто хочу узнать, как там дела в Греции. Не очень-то это и чересчур.
Он улыбнулся тому, что узнал новое слово.
У нас обоих были такие большие прорехи в чувстве юмора, что через них мог пройти военный эсминец.
– Я влюбилась в Грецию, – сказала я.
Он засиял.
– Правда?
– Конечно! Как не влюбиться? Здесь красиво, и люди такие милые.
– Они милые, потому что ты одинокая женщина, ну и, по правде говоря, тебя не назвать уродливой, – он улыбнулся и налил нам еще две рюмки, его колено подпрыгивало. – Не слишком ли рано сейчас поговорить об искусстве?
После трех рюмок ракии мы все еще сидели на диване, и наш план
Он шагал перед открытой балконной дверью, закуривая уже пятую сигарету с тех пор, как мы тут оказались.
– У меня проблема с людьми. Не знаю, как это объяснить. На сцене мне удается стать кем-то другим, а вот общение с людьми меня беспокоит. С тобой у меня выходит легко, и это приятно, очень, очень приятно, но многие, кажется, не понимают меня, – он снова сел и пристально поглядел на меня. – Понимаешь?
– Не особо. Типа у тебя проблемы с общением?
– Нет. Я вроде могу разговаривать, но мне кажется, что никто не понимает, кто я на самом деле, – он налил нам еще по одной. – После этой мы точно пойдем, иначе никогда не выйдем.
– Может, проблема в том, что ты не знаешь себя? – ха, я тоже могу быть философом. – Ты когда-нибудь влюблялся?
Я боялась, что он снова начнет защищаться, но его лицо расслабилось, как будто ему удалось выдохнуть впервые с тех пор, как я его встретила.
– Нет, вряд ли, – тихо сказал он.
– Милый, если ты не уверен, значит, не уверен. Я могу не знать много о чем, но вот в этом я уверена, – я подняла свою рюмку, и мы залили в себя последнюю порцию ракии. – А теперь давай поедим.
– Я слышал, что в одном местечке, – сказал Стелиос, бросая мне толстовку блевотно-зеленого цвета с принтом, – сегодня вечером будет звучать музыка в старогреческом стиле. Я не знаю точно, где оно, где-то в горах, но мы найдем его.
Я забралась на заднее сиденье скутера и прижалась к Стелиосу всем телом. Прошло уже много времени с тех пор, как я прижималась к мужчине, наверное, целый год, и я закрыла глаза и опустила голову к его спине, которая пахла весной. Мы ехали все дальше по узким горным дорогам, воздух становился заметно прохладнее по мере нашего подъема, и, хотя нам пришлось пару раз спросить дорогу, в конце концов мы отыскали маленькую