Не причеловечиваться! Сборник рассказов

Отца бабушка оправдала, хоть и посмертно, а мужа своего – не смогла. Моего дедушку, полковника, знал весь посёлок, и тем тяжелее пришлось им с мамой, когда однажды весной он пришёл на обед (суп, три салата, второе и компот) и сообщил бабушке будничным тоном, каким минуту назад отчитывал её за недосоленную свёклу:

– Я ухожу. Насовсем. Собери чемодан.

– Куда? – не поняла бабушка.

Она решила: началась война. Он уходит на войну. Наверное, так.

– К женщине, – всё так же равнодушно пояснил он. – Ты её не знаешь.

Так и не развелись: просто дедушка переехал жить в другой дом. Иногда на обед заглядывал, по-хозяйски обнимал бабушку, гладил маму по голове. Она помнила, как мягкие кудри цеплялись за его шероховатую ладонь, широкую и плоскую, как саперная лопатка. Однажды мама не выдержала и отдёрнула голову. Дедушка взглянул беззлобно, с искренним непониманием, и руку убрал.

Он умер ещё до моего рождения. За полгода до смерти появился на бабушкином пороге, волоча за собой пустой чемодан со сбитыми углами – тот самый, который она собрала ему в памятным вечером много лет назад. Бабушка впустила его. Он грузно опустился на табурет в прихожей и ополз плечами. Некоторое время оба молчали.

– Прости, мать, – сказал он наконец.

– Не прощу, – ответила она, – но оставайся.

Мама, узнав о возвращении деда, дома не появилась. Бабушка говорила ему, что мама ночует у подруг, но на самом деле она давно обосновалась у моего будущего отца.

Дедушка умер в декабре восемьдесят девятого года, а в октябре девяностого впервые увидела свет я.

В детстве я представляла, что перед Богом на столе лежит огромная карта вроде тех, что показывают в военных фильмах. Бог берет неуклюжего глиняного человечка – меня, например, вертит в руках некоторое время, а потом наугад ставит в какую-нибудь точку. В моем случае – на улицу Комсомольскую напротив Иоанна Милостивого.

Иногда мне кажется, что я появилась на свет не в стерильности родзала, а прямо на грязной лестнице типовой пятиэтажки на Комсомольской. Прохладная сырость летом и вонючий пар зимой, гирлянды картофельных очистков из чьего-то мусорного ведра, запах заглянувшего в тепло бездомного и призрак истерзанной дворовой собаки сопровождают меня на жизненном пути. Они роятся вокруг, выглядывают из-за спины, то и дело бесцеремонно тыкая меня в плечо: «Эй, не забывай, ты с Комсомольской». Это значит, что я курила за углом и отталкивала чьи-то липкие руки на школьной дискотеке, донашивала шмотки за троюродной сестрой, даже когда они мне не нравились, читала похабные газетёнки, запершись в туалете, и вытирала кровь с разбитого носа. Мой отец пил и лупил мать, и я ничего не могла с этим поделать. А потом он ушёл, растворился в запахе прокуренного гаража и пивной отрыжки, оставив маму пропадать на ночных сменах, а меня – разгуливать в поношенной цигейке мимо стройки.

Девятнадцати лет от роду я могла бы натужно улыбаться в объектив старенького фотоаппарата, умело прикрывая ощипанным букетом пузо, которое лезло на нос. Мои распухшие ноги торчали бы из чужих лодочек, как тесто из квашни, синтетическое платье топорщилось спереди и морщило сзади. И пот. Я покрывалась бы липким потом как тогда, когда убегала от наркомана, только теперь мне было бы некуда убегать.

Мой избранник – вот он, в перерывах между неумелыми поцелуями тяжело дышит водкой и луком. Его друга, скорее всего, уже вывернуло под лестницей в ЗАГСе до начала торжественной церемонии – той самой, где усталая женщина слащавым тоном скажет нам то, во что не верит сама, потому что по понедельникам подписывает стопки свидетельств о расторжении брака.

Таким должно было стать моё, девочки с Комсомольской, будущее после того, как Паша – парень, которого я ждала из армии, вернулся запаянным в ящик. В сентябре мы сидели с ним на берегу Святки и мечтали, а в декабре ночью в казарме загорелась электропроводка. Парни, измученные учебкой, спали тяжелым сном. Паша не проснулся и не почувствовал боли – я очень на это надеюсь.

И я терпеливо расправляла белые кружева на чужом круглом животе: с блевотиной и песнями в замужнюю жизнь вступала не я, а моя подруга Лилька.

Наутро после свадьбы я пробралась в комнату, умудрившись не разбудить мать, собрала нехитрые пожитки в рюкзачок и шагнула в светлое зябкое утро – моё последнее утро на Комсомольской.

Легко уйти с Комсомольской, куда сложнее вытравить её из себя. Мне казалось, что я вышла в открытый космос, а оказалось, что всего лишь повернула за угол, в мерзкий проулок, кишащий крысами.