Не причеловечиваться! Сборник рассказов

Я оказалась рядом с ним на концерте в Филармонии: скучная музыка, к которой я не привыкла, на мне – нелепое платье в цветочек, на нём – идеальный, как мне тогда казалось, костюм. В антракте он ловко уронил программку прямо мне под ноги и пригласил в буфет. После концерта мы шли до метро вместе. Я не слышала ни слова из того, о чём он говорил. «Я уехала с Комсомольской, – пела моя дура-душа. – Я никогда не буду такой, как Лилька!»

К слову, Лилька развелась спустя год, открыла маникюрный кабинет и живёт в своё удовольствие.

А я через полгода я обнаружила себя на полу съёмной комнаты с разбитым носом и заплывшим глазом. Не знаю, почему я не ушла – я же была с Комсомольской и умела бить по яйцам не хуже пацана. Там, в моих родных трущобах, никто не посмел бы поднять на меня руку, но здесь, в новом мире, действовали другие законы. Я вытирала кровь с пола и с собственной груди одной тряпкой. Я молчала. В кофейне, где я работала баристой (или бариста?), я сказала, что упала на камни на шашлыках. «Да, – твердила я с виноватой улыбкой, – было темно, и я немного перебрала пива…» Одна из клиенток, уходя, сунула мне в руки визитную карточку. Милый прямоугольничек розовой бархатной бумаги. Прямоугольничек обещал избавление от зависимости, убежище и психологическую помощь. Я швырнула эту розовую дребедень в урну – девочки с Комсомольской разбираются со своими проблемами сами.

Больше такого не повторялось. Он бил аккуратно, не оставляя синяков. Контролировал себя даже тогда, когда я думала, что убьёт. Я стонала от боли, и мои стоны складывались в слова «Я-вырвалась-с-Комсомольской». Это была неправда. Я угодила только глубже. В самый отвратительный подвал, где даже бездомных кошек нет. Наверное, он бы убил меня рано или поздно, но мне повезло, а ему – нет. Он бежал на автобус и не заметил несущуюся по встречке машину.

Я горевала. Я плакала. Мне было больно и тоскливо. Однажды разревелась прямо в вагоне метро – так горько мне сделалось при виде целующейся пары. Он сидел рядом – солидный, седеющий, в стильных очках – и просто взял меня за руку. Девочке с Комсомольской полагалось отнять руку и закрепить эффект парой непечатных выражений, но я почему-то зарыдала громче и выложила ему всё: про Комсомольскую, Мачтопропиточный завод, бабушку, маму и того, первого. Он покивал красивой головой, крепко сжал мою руку и вывел из метро на улицу. Мы шли по Невскому, и он рассказывал о каждом доме: кто где родился, женился и умер. У Дома книги я влюбилась в него, а возле Адмиралтейства готова была стать его женой навеки.

Суровый ангел-хранитель, что слетел на мое плечо в Иоанне Милостивом на Комсомольской, беспомощно разводил крыльями. Кстати, а у ангела есть руки? Или у него крылья вместо рук?

Сколько прошло с того дня до первого раза? Ударил он меня аккурат через месяц. Красиво ударил, интеллигентно, по-питерски. У нас на Комсомольской так не били. И снова я достала солнечные очки в середине января и выбрала тональник пожирнее. А потом у нас родился Гавриил.

Это он придумал такое имя. Ему хотелось выпендриться, а мне, конечно, было смешно, что у меня, девки с Комсомольской, будет не Петька, не Лёшка, и не Альберт даже, а Гавриил. И ласковое «Гаврюша» мне совсем не нравилось. Помните мультик, там телёнок Гаврюша был? Но мне не до споров было. Как только я занялась Гавриком, он как с цепи сорвался. Правда, когда я ребёнка держала, не бил – боялся. Зато стоило мне опустить малыша в кроватку, как – бом-м! – он отвешивал мне как следует. С двух рук, как говорится, по-македонски. Я терпела. «Ладно, – говорила я себе, – вот подрастёт Гаврик…» И Гаврик не подвёл – рос, как на дрожжах. Сейчас мне кажется, что я уж чемодан паковала. И как только я не уследила… в общем, через два года оказалось, что у Гаврика будет сестрёнка. А я хотела девочку. Очень хотела… Радовалась, что ей другая судьба уготована. Она не будет десятилетиями отмывать с себя запах вонючей парадки на Комсомольской. Да и проще мне, беременной, было: если и ударит, то слегка, по-игрушечному.

Родилась у нас Глафира, и снова-здорово: спустила ребёнка с рук – получила затрещину. Он уж даже извиняться перестал, зато рассказывать, как вытащил меня, сучку, из вонючей дыры – пожалуйста. Накушалась.

Зато мои «комсомольские» подружки, наверное, обзавидовались: на фотографиях мы только и знали, что улыбаться друг другу. Помню, как на фотосессии девочка, которая красила меня, спросила: где это вы так скулой умудрились удариться? И посмотрела на меня, а глаза синие-синие… Без хитрости. Она действительно не догадывалась. Её, синеглазую, наверное, никто и пальцем не трогал. Не затыкал ей рот её собственными волосами, не щипал, не толкал, не бил до звона в голове, не швырял на диван (это только кажется, что падать на мягкое не больно), не выплескивал в лицо чай… Я улыбнулась тогда до ушей и говорю: в темноте налетела на косяк. И она поверила! Эх, синеглазая… А я хорошо улыбаться умею, даже когда тошно. Это умение у нас такое, у девочек с Комсомольской. Суперспособность, если хотите.