Не с того конца

Чувство какой-то смутной досады, неведомо даже на кого, на других или на себя, не оставляло его и дома. Он не мог сосредоточиться и заниматься. Чтобы успокоиться, придти в равновесие, он решил на время переменить обстановку и для этого и по обыкновению, никого не предупредив, отправился в объезд по епархии.

Поездка на этот раз была неудачна. Преосвященный Иоаким был очень недоволен. Недоволен всем. Недоволен нежелательным, ходом дел: дела не налаживались так, как бы ему хотелось. Был недоволен духовенством: почти ни в ком не видел сочувствия своим планам и начинаниям. Все намеченное им или совсем не делалось, или делалось из-под палки. Недоволен был и собою: он чувствовал, что в общей неладице есть и его вина. Какая, в чем? -- понять не мог, но что вина была, -- это он сознавал.

Он чувствовал себя как бы в положений машиниста на паровозе. Надо ехать, а как пустить пар, -- он не знает. Пробует одно, вертит другое, открывает третье, -- толку не выходить. Он с досады и топает ногой, и понукает, -- паровоз глух, стоит на месте.

С досады преосвященный Иоаким становился более раздражителен, придирчив, взыскателен.

-- Заставлю я вас дело делать, -- думал он, выезжая на свою последнюю ревизию, -- добьюсь-таки своего.

Особенно владыка досадовал на одного священника, на некоего о. Ивана Максимова в селе Заболотье. Два раза был у него преосвященный Иоаким и оба раза оставался крайне недоволен. И сам о. Иван Максимов был какой-то нескладный: тощий, длинный, вихлявый, нескладно махал руками, руки были корявые, борода и волосы лохмами, ходил-горбился, мотал смешно головой, при разговоре то скреб бороду, то чесал поясницу.

Нескладно относился о. Иван Максимов и к своим пастырским обязанностям, Храм был беден, глядел запущенным сиротливым. Проповеди не говорились. О церковно-приходской школе не было и речи. Напоминал ему владыка о ней, -- о. Иван сослался на земскую школу.

-- У нас, -- говорит, -- есть хороши земская. На всех ребят хватает.

После второго посещения Заболотья владыка нерадивость о. Ивана Максимова осудил даже в циркуляре, разосланном всей епархии.

И сейчас преосвященному было особенно интересно убедиться: что, подействовало ли на нерадивого архипастырское недовольство или нет? Преосвященный решил в настоящую поездку непременно еще раз побывать у о. Ивана Максимова.

Поэтому, выехав сначала из города в одну сторону епархии, владыка, несколько дней спустя, вдруг круто повернул в сторону, проехал, не останавливаясь, более семидесяти верст проселками и неожиданно явился в Заболотье.

* * *

Дело было под вечер. О. Иван Максимов был в поле, на работе. Пришлось посылать за ним.

Посланный по дороге, в полях кричал мужикам:

-- Ребята, бросай работу. Архиерей приехал, батюшку зовет. Богомолебство, должно, будет.

Спустя час времени, в храме служился молебен. Народу было полно.

Владыка служил сумрачный. Он успел Уже, что надо, расспросить и убедился, что о. Иван Максимов сам-то вихляется, пожалуй, еще сильнее, а для улучшения своего пастырского дела не пошевельнул и пальцем.

Сейчас, вот, приложившись при входе к иконе Спасителя в иконостасе, владыка вынул из кармана чистый носовой платок и провел им по иконе. На платке остался слой пыли.

-- Так и все запылено у него, -- раздраженно думал об о. Иване Максимове, облачаясь к молебну, преосвященный Иоаким. -- И сам он, прости Господи, какой-то пыльный.

После молебна владыка обратился к народу с речью. Лицо его было строго, голос звучал сухо, пожалуй, даже жестко.

Владыка пенял, что и паства, и пастырь мало радят здесь о своем храме и вообще о христианском у строений жизни.

-- Ставлю вам на вид, о. Иван, -- обратился он в заключение к настоятелю. -- Вы несете главную ответственность за Божье дело среди вашей паствы. Напоминаю вам грозные слова святого апостола: "Проклят всяк, творяй дело Господне с небрежением".

О. Иван ничего не сказал. Он стоял молча. Только сжал обеими руками грудь, словно удерживал там что-то, боясь, чтобы оно не вырвалось наружу.

Тощее, бледное, обтянутое тонкой морщинистой кожей лицо его стало, казалось, еще бледнее, а на скулах вспыхнули и загорели багровым румянцем два ярких красных пятна.

В глазах сначала явился острый сухой блеск, а потом он померк. Его заволокло слезою. Казалось, душа о. Ивана с самого своего дна выдавила на каждый глаз по одной слезинке. И эти слезинки, проступив на глаза, потушили грозивший было вспыхнуть пожар, а потом у края глаз, у переносицы сбежали росинками и, наконец, повисли на ресницах.

Когда преосвященный Иоаким кончил свое суровое слово, о. Иван подошел к нему почти рядом и надтреснутым, разбитым голосом громко, на всю церковь сказал:

-- Простите нас, грешных, владыка святый. По окаянству нашему, мы и не такого еще осуждения заслужили.

После этого о. Иван тут же на амвоне, на виду у всех, опустился на колени и поклонился преосвященному Иоакиму в ноги.

Преосвященный вздрогнул и отступил. Он не знал, как ему тут поступить, и чувствовал себя смущенным. Он даже затруднялся объяснить себе последний поступок о. Ивана.