Не с того конца

-- Уж не насмешка ли? -- мелькнуло у него в голове. -- Быть не может!... Было бы уж очень нагло.

Все по-прежнему суровый, он молча благословил народ, молча разоблачился, молча и вышел из храма.

С крестьянских полей через соседей весть о приезде архиерея в Заболотье успела дойти до двух-трех ближайших приходов, и к концу молебна оттуда уже успело приехать человек шесть духовенства. Между ними был и местный благочинный.

По дороге из храма к дому о. Ивана., где владыку ждал ужин, преосвященный Иоаким подозвал к себе благочинного и отошел с ним немного в сторону.

-- Скажите, о. благочинный, о. Иван Максимов, что он за человек?

-- То есть как, ваше преосвященство, в каких смыслах?

-- Ну как пастырь? В своих отношениях к семье? к пастве, к народу?

-- Труженик, ваше преосвященство. В семье золотой человек, а к народу -- радетель.

-- Странно! -- недоверчиво повел плечами преосвященный Иоаким.-- А, впрочем, все они тут заодно, -- мелькнула у него мысль. -- Все друг дружку прикрывают. Я вот их, голубчиков, раскрою... Радетель!... Хороши радетели!... На иконах пыли на сажень. Храм -- не храм, а сарай. Школа не заведена, а проповедь...

Тут подошли к дому, где на крыльце стояла вся семья о. Ивана Максимова, жена и пять человек детей, большие и маленькие. Семья стала подходить к преосвященному под благословение.

И семья не понравилась владыке. Жена была в каком-то смешном мешке из домашней чуть ли не дерюги, а не в платье. Дети походили на отца: нескладные, тощие, долговязые, вихрастая. Все они смотрели на гостя исподлобья, пугливо протягивали руки и скорее прятались за мать. И маленькие, и большие без различия.

"Что я, волк, что ли? -- пуще нахмурившись, думал преосвященный.-- Все в отца!... В радетеля!" -- усмехнулся он.

Перед крыльцом о. Ивана Максимова владыка остановился в раздумье: входить ли ему или ехать за три версты прямо ночевать к благочинному?

-- Пожалуйте, ваше преосвященство, -- просил хозяин дома.

-- Спасибо. Я думаю, не лучше ли мне, пока еще не совсем стемнело, ехать до о. благочинного.

-- К о. благочинному, ваше преосвященство, время еще будет, а я пока просил бы вас к себе. Не обессудьте, не побрезгуйте.

-- Тут вот настойчив, -- подумал об о. Иване с новой досадой преосвященный Иоаким, -- а в пастырстве, небось, нет, -- и решил не входить.

-- Благодарю еще раз. Я уж поеду. Велите подавать лошадей.

-- Нет, ваше преосвященство, -- чуть не загородил дорогу о. Иван.-- Вы уж будьте милостивы, зайдите. Мне надо поговорить, с вами.

-- Что нам с вами, о. Иван, говорить У нас уже все сказано. Я вам больше ничего не имею прибавить: грустно, прискорбно, нежелательно.

-- Это уже я слышал, ваше преосвященство, перед всею моею паствою, читал и в циркуляре по епархии. Но вы меня, ваше преосвященство, не изволили выслушать. Благоволите теперь и мне дать высказаться.

О. Иван говорил ровным и покойным голосом, слова его были почтительны, но в тоне его речи слышалось что-то властное, подчиняющее себе.

Преосвященный Иоаким не стал больше упорствовать и вошел в дом. В доме, прямо с крыльца, были большие сени. Направо открытая дверь вела в жилые комнаты, а налево, сквозь также открытую дверь, виднелась не то хозяйственная клеть, пустая кладовушка, не то запасная комнатка.

О. Иван, к удивлению всех знавших его жилище, повел почетного гостя не направо, а налево.

-- А вы, отцы и братия, -- обратился он к остальному духовенству, -- пройдите к матушке. Готовьте чай. Мы скоро придем с владыкой.

Помещение, куда о. Иван ввел архиерея, действительно, не могло не удивлять. С удивлением окинул его взором и преосвященный. Это, на самом деле, была кладовая, только кладовая, приспособленная для какой-то особой цели.

Окно было одно и выходило прямо на лопух в огороде. Вдали виднелось громадное болото. Окно было раскрыто. Подле него стоял залитый чернилами некрашеный белый, грубой, очевидно, самодельной работы деревянный стол. Перед столом -- два простых деревянных табурета. В углу висела икона Милостивого Спаса, а на стене подле стола большая литография "Голова Спасителя в терновом венке". Литография была лубочная, грубой работы. На ней более всего выделялась слеза, катившаяся по щеке Страдальца.