Не сказка о птице в неволе (СИ)

Не выдерживаю, сгребаю Китнисс в охапку и, подтянув ее к груди, начинаю укачивать, как маленькую.

– Прости меня, прости, прости…

Я понимаю, насколько бессмысленны мои извинения, но они задевают что-то в истерзанной душе Китнисс – я не слышу ни единого всхлипа, но чувствую, как моей кожи касается холодная влага ее слезинок. Она больше не пытается отстраниться или оттолкнуть, просто принимает всплеск моих чувств.

Целую ее в макушку, глажу темные спутанные прядки и шепчу, шепчу, шепчу о том, что она самое дорогое, что у меня есть.

Ночь проходит, приводя за собой безрадостное утро и такой же день, полный тревог. Ни я, ни Китнисс не сомкнули глаз. Она не может найти себе место, постоянно гладя живот.

– Болит… – изредка срывается с ее губ, и я всерьез переживаю, что пинки Антониуса не пройдут для Китнисс бесследно.

На свои собственные раны я не обращаю особого внимания. Кожу тянет там, где она повреждена, а в тех местах, где ее нет, чувствуется настойчивая пульсация плоти. Однако какая разница почти-покойнику, в каком состоянии его тело?

Я на грани сумасшествия.

Желудок сводит от голода – те порции, что нам обычно дают, слишком малы, чтобы надолго насытится, а сегодня нас, похоже, решили и вовсе не кормить. Так уже бывало – это одна из пыток: лишение еды и питья, когда ты не можешь думать ни о чем, кроме куска хлеба или стакана воды. Ты становишься покладистым и готовым «к сотрудничеству». Примерно так в первые дни заключения Антониус пытался разговорить меня и остальных: его интересовали подробности плана по вызволению с Арены Сойки-пересмешницы, но никто из заключенных ничего не знал.

Только Джоанна… Это от нее и я, и охрана узнали про предательство Плутарха Хэвенсби, про мятежников в самом Капитолии и в правительстве. Она рассказала про уговор среди Победителей, которых отправили со мной и Китнисс на Бойню: каждый из них был готов умереть ради того, чтобы вытащить Сойку с Арены. Про меня в уговоре не было ни слова. Мне суждено было умереть еще там, и так было бы лучше для всех. Особенно для Китнисс.

Время тянется, Китнисс тоже голодна и жалуется на головную боль. Мы почти не разговариваем, потому что это и не нужно – и она, и я знаем, что стоит над Капитолием сгуститься сумеркам, Люцифер и его прихвостни вернутся, чтобы воплотить свои угрозы в жизнь.

Я не переживу сегодняшнюю ночь – он обещал. А Китнисс?.. Я вздрагиваю, когда она начинает тихо петь, в полумраке и почти звенящей тишине ее голос кажется чистым и проникающим в душу.

Пепел легок и светел.

Я не заметил, как время прошло.

Чары силу теряют и превращают жемчуг в стекло.

Как пусто в душе без миражей, без волшебства.

Мы здесь лишь на миг, пусть он звучит,

Словно слова молитвы.

Все, кроме любви, вся наша жизнь так далеко.

Слезы рисуют дорожки на моих щеках, когда Китнисс подходит и ложится рядом, сама кладет голову мне на колени. Она прикрывает глаза, а ее губы все еще шевелятся, произнося последние слова.

Я, я не один, но без тебя просто никто.

Мои пальцы касаются ее нежной кожи, глажу Китнисс по лбу, по щекам, прячу за ухо прядь выбившихся волос. Ее руки снова обхватывают живот, поглаживая его. Я почти уверен, что внутренние органы повреждены.

Эта клетка станет нашей могилой.

Тишина, и только мерное дыхание задремавшей Китнисс нарушает полное беззвучие окружающего меня мира.

Мы под землей, спрятаны ото всех под слоем камня и отгорожены стеной охраны.

Наши тела искалечат и изуродуют, душу вывернут наизнанку, кромсая ее на мелкие куски.

Китнисс всхлипывает во сне, на кончиках ее ресниц блестят не высохшие слезы.

Секунды, которые, кажется, остановили свой бег, по-прежнему безжалостны, – ночь приближается, как и час расплаты.

Я слышал крики Джоанны, когда Антониус и остальные насиловали ее. Звонкий голос Победительницы до сих пор временами звучит в ушах. Китнисс не переживет подобного. Она слишком чистая, слишком светлая. Антониус сломает ее…

Одной рукой я глажу Китнисс по волосам, а второй сжимаю в пальцах свою подушку. Спину ломит, хорошо бы прилечь. Перевожу взгляд на грязно-серую наволочку, в которую укутана подушка. Кое-где пятна крови. Все вокруг меня в крови.

Это начало агонии.

Из клетки нет выхода. Смерть стоит у прозрачной стены, я уже вижу ее оскал и слышу, как рвется ткань на рубашке Китнисс, оголяя ее хрупкое тело. Над ней надругаются, заставят пройти через унижения и страдания.

И все равно убьют.

Тупик. Беспросветная мгла.

Выхода нет. Костлявая с косой уже на пороге.

Крепче сжимаю в руке подушку и поднимаю ее с кровати. Переношу через голову Китнисс, аккуратно положив ее ей на грудь. Китнисс не просыпается, только недовольно морщится, отчего ее брови почти сходятся на переносице.

Я не знаю другого способа спасти ее.

– Я люблю тебя, – шепчут мои губы. – Больше жизни люблю…

Подушка опускается на лицо Китнисс, и я придавливаю ее сверху, перекрывая доступ воздуха. Китнисс мгновенно просыпается и дергается, ее руки взлетают вверх, накрывая мои ладони, а острые ногти впиваются в мою кожу.