Не срывай голубых гиацинтов

Они становились все ближе к грядам грозовых облаков. Роберт любил непогоду в самом символичном ее понимании. Непогода — напоминание о том, что плохие полосы в жизни — тоже норма. У Роберта была плохая полоса, но он старался не унывать, что его изгнали из научного сообщества и лишили всех заслуженных наград из-за грязной, несправедливой клеветы. Главное иметь план, и у Роберта он был. Теперь был. Он вновь взойдет на пьедестал славы, и в этом ему поможет прекрасная Астрид.

О, она и правда была прекрасна. Немного несуразная внешность приковывала внимание: гнездо черных волос, серые глаза, тонкие губы, в разрез всем писанным красавицам современности… Ее цветки. Все это вкупе составляло божественную картину.

Сейчас он смотрел на то, как завороженно она наблюдала полет кажущихся ей такими близкими птиц и как при этом она совершенно забывалась и расслабляла сжатые в кулаках ладони, случайно демонстрируя им с Александром уже успевшие порозоветь и побледнеть линии ударов. Следы не были ни на что похожи: ни на ремень, ни на провод. Это было что-то острое, либо зазубренное, металлическое.

У Роберта самого сжимались кулаки, стоило ему только подумать, каким унижению и жестокости подвергается Астрид, живя рядом с этим чудовищем.

Но та словно не вспоминала об Аманде в этот момент. Она была поглощена густыми и вместе с тем безжизненными, тишайшими облаками, соприродными ее тишайшей душе.

Постепенно кабина начала опускаться вниз, плавно поскрипывая сцеплениями.

Им втроем предстояло покинуть ярмарку, чтобы не вызвать подозрений дотошной тетки.

Но Роберт не жалел о столь ничтожном количестве времени, проведенном в такой хорошей компании, поскольку был убежден, что удовольствием не должно пресыща

* * *

Скольжение пальцев Роберта по клавишам было ласкательным, чутким. Инструмент любил его. Эта любовь была взаимной.

Клавишные ближе всего были Роберту, потому что у каждого музыкального инструмента своя душа, а у пианино она вмиг делалась сентиментально-говорливой, стоило только кончикам пальцев сыграть какой-нибудь незатейливый менуэт.

В один день, сидя за пианино, Роберт услышал дверной звонок. Нисколько не сбившись и лишь наградив входную дверь мимолетным взглядом, он громко сказал:

— Открыто.

Тем временем руки порхали над клавишами, импровизированно наигрывая что-то между «Собачьим вальсом»2 и «К Элизе»3.

Позади него встала Астрид. Роберт не видел ее, а, скорее, почувствовал.

— Здравствуйте, мистер Эндрюс.

— Здравствуй, Астрид. Я закончу через несколько минут. Пока можешь сходить на кухню и налить себе чаю.

Однако Астрид никуда не пошла. Ну, разумеется.

— В пианино мне нравится одна особенность, — сказал он, делая плавный переход к басовому ключу и совершенно точно зная, что Астрид его внимательно слушает. — Широта диапазона. Ты можешь зажать «соль» на самой верхней октаве, а можешь и на самой нижней. Как мажор и минор. Как свет и тьма. Как жизнь и смерть. Понимаешь, о чем я?

Позади раздались приглушенные шаги. Астрид стояла у него за плечом.

— У вас хороший ассоциативный ряд. Когда-то так зарождались великие литературные произведения модернизма4.

Роберт вовлеченно кивнул, одновременно с этим думая, как лучше всего ему закончить свою импровизацию, не превратив ее в безвкусный наигрыш. Еще несколько секунд он продолжал играть. По-хорошему, надо было просто прекратить, но Роберт всегда упрямо шел до конца. Одно огорчало — этот конец всегда был минорный.

Сделав быстрый перебор пальцами, он, наконец, зажал несколько клавиш на одной из самых низких октав, заставив инструмент грозно провибрировать, и задержал ладони в воздухе, обозначая завершение игры.

Роберт обернулся.

— Хочешь попробовать?

Астрид непроизвольно сжала свои ладони, тем самым невольно давая ответ.

— Не думаю, что у меня получится.

— Отчего же? — Роберт не желал, чтобы она лишала себя прекрасного только потому, что хотела скрыть уродство на своих руках. — Все очень просто. Я скажу тебе на что нажимать, чтобы сыграть начало «Лунной сонаты».

Они оба знали, что ходили вокруг до около той темы, которой касаться нужно с особой деликатностью, и оба умели быть деликатными, но что-то их останавливало в данный момент.

Астрид привыкла слушаться и она присела на банкетку рядом с Робертом.

— Что я должна делать?

Роберт беззвучно рассмеялся.

— Прежде всего, ты ничего никому не должна, — сказал он с улыбкой. — На инструментах играют ради собственного удовольствия. Давай, попробуй, — он взял ее правую руку, отметив, какой напряженной она была, и занес ее над клавишами. — Большим пальцем зажми вот эту клавишу. Именно большим. И расслабь руку.

«Ля» издала низкий звук под пальцем Астрид.

— Теперь «ре». Вот эта. Нет, давай я лучше тебе покажу. Смотри внимательно.

Большим, средним пальцем и мизинцем Роберт по очереди зажал «ля», «ре» и «фа», рождая пока что незамысловатую мелодию.

— Повтори.

Астрид прикусила губу и повторила за своим учителем точь в точь.

— Левую руку пока давать тебе не буду. Нужно освоить правую. Попробуй еще раз. Только… мягче.

Астрид глубоко вздохнула.