Не срывай голубых гиацинтов

Извлекаемые ею из пианино звуки были похожими на «Лунную сонату», но все какими-то не такими. Они были твердыми, жесткими.

— Сыграй еще мягче. Так, как будто ты порхаешь бабочкой над поляной.

— Хорошо, мистер Эндрюс.

И она снова повторила. Уже лучше, но не идеально.

— Нет же, — произнес Роберт и, вопреки мягкости голоса, совсем неосторожно перехватил ее руку, чтобы продемонстрировать.

И Астрид вскрикнула.

Сиротливым жестом она вдруг прижала к себе руку, сжимая ладонь в кулаке, и отвела взгляд. Несколько секунд они молчали: Роберт в замешательстве, Астрид — словно извиняясь за испорченный миг волшебного искусства. На деле ей не за что было извиняться. Извиниться должен был Роберт, а если смотреть в корень проблемы, то извиняться должна была Аманда — часами, долго, бесконечно.

— Покажи мне.

Астрид покачала головой.

— Астрид, — с нажимом повторил Роберт.

Та сдалась. Аккуратно, словно боясь выпустить пташку, она разомкнула руку.

Новые, свежие красные раны исполосовали нежнейшую бледную ладонь. Какое-то зверство.

— Чем она бьет тебя? — спросил Роберт громко и четко. В такие моменты он всегда был безапелляционным, чтобы ни у кого не было путей отступления, чтобы никто даже помыслить не мог о побеге.

Серые глаза Астрид застлала влажная поволока.

— Это… это пряжка.

— От ремня? — изогнул он бровь, стараясь сохранять хладнокровие.

Астрид кивнула.

— Как давно она делает это? И за что? В прошлый раз ты так и не ответила.

— Когда умерли мои родители, тетя взяла меня к себе. Она не знала, что через год на мне расцветут лепестки, а когда увидела, сильно испугалась. Мне было семь, — видимо, в горле Астрид неприятно пересохло, и она сглотнула. — Она думает, что во мне живет Дьявол, которого можно укротить лишь силой. Когда она ударила меня в первый раз, то увидела в этом освобождение для нас двоих.

Роберт шумно выдохнул, но молчал, желая дать ей возможность выговориться.

— Она стала бить меня чаще, когда я подросла. Находила разные поводы и выставляла их неоспоримым доказательством того, что я ужасное порождение Сатаны. Обычно она била меня рукой, но мои шипы… Несколько раз телефонным проводом — в каких-то особенных для нее случаях. Но пряжкой… Помню, впервые это случилось, когда я играла со старыми вещами в кладовке и случайно нашла коробку с фотографиями. На них она была со своим бывшим мужем. В коробке лежал его кожаный ремень с железной пряжкой. Она взяла его и… — Астрид закрывала и открывала глаза, чтобы прогнать кристально четкие воспоминания. — Полагаю, она не хотела, чтобы я находила эти фотографии.

Роберт все же вздрогнул. В отличие от Астрид, говорившей холодным и словно отстраненным тоном, он не мог переносить подобные откровения спокойно. Только не тогда, когда о зверстве говорят, как о чем-то обыденном.

— Я никогда не спрашивала у нее, за что, и, честно говоря, до сих пор не спросила. Это ничего не изменит. Я просто выставляю перед собой руки. Жду, пока все не закончится. Я всегда была трусихой, чтобы воспротивиться ее воле.

— Послушай меня, — Роберт осторожно накрыл ее раненную руку своей, поглаживая лихорадочными частыми мазками пальцев по коже. — Единственная причина, по которой она еще не за решеткой, — это то, что тебе пока что семнадцать. Как твой официальный представитель, она имеет больше привилегий на тебя. Но ты, — пальцы с силой давили на ее костяшки, словно Роберт пытался физически передать ей запас моральных сил, — но ты можешь бороться с этим. То, что ты рассказала мне сейчас, и то, что ты осознаешь несправедливость ее действий — уже достижение. Тебе повезло, что она не сломала тебя окончательно. Ты сильная. И какой бы отпор ты ни захотела ей дать однажды, я буду с тобой в этом решении.

Астрид доверчиво смотрела в его глаза.

— Все по-настоящему великие люди, прежде чем создать что-то прекрасное, в самом начале шли незавидным путем. Они выстрадали это. Выстрадали свое счастье, потому что боль — движущая сила для создания прекрасных вещей. Когда-нибудь ты тоже создашь нечто прекрасное.

— Вы верите в это? — Астрид нахмурилась.

— Конечно, — уверенно ответил Роберт. — Преврати боль в свою движущую силу. Потому что ты, моя девочка, красива в этой боли, как никто другой.

Те благодарность и обожание, что отразились в глубине ее глаз, не получилось бы скрыть даже самым умелым притворством.

У Роберта не было цели добиться такого эффекта, он лишь хотел успокоить, подбодрить, но, кажется, слегка перестарался, поскольку далеко не факт, что Астрид вообще сможет творить нечто прекрасное, находясь под гнетом своей тиранической тетки. Такие, как Аманда, живут долго. Роберт не знал, почему так, но скверные люди обычно являлись долгожителями. Если, конечно, их случайно не сбивала машина. От этой мысли Роберт, признаться, мысленно ухмыльнулся, но не стал и дальше отправлять фантазию в полет до этой несбыточной мечты.

— Ладно, Астрид, — он встал с банкетки. — Давай пройдем в лабораторию. Взглянем на твои цветы.

Глава пятая