Не убоюсь зла

Большинство моих ответов, несмотря на их очевидность, для Соло-нина неожиданны. Он, похоже, не знает, что идиш в Биробиджане не преподают, что советским журналистам не разрешают ходить на пресс-конференции к диссидентам, что Декларация прав человека гарантиру-ет возможность не только выезда из страны, но и возвращения в нее... Удивляться этому не приходится, ведь даже министр внутренних дел Щелоков в порыве великодушия говорил мне: "Будь моя воля, я бы всех вас выпустил. Но назад, конечно, -- никого!" Так или иначе, каждый раз после моего ответа Солонин поспешно меняет тему, не затевая дис-куссий.

В конце концов прокурор задает мне такой вопрос:

-- Был ли заключен ваш религиозный брак с соблюдением всех тре-бований иудаизма?

Услышав положительный ответ, он оглашает справку, полученную в московской синагоге, где говорится: "Распространяемое на Западе не-коей Натальей Штиглиц брачное свидетельство, якобы выданное равви-ном еврейской общины города Москвы, -- фальшивка". Я думаю всту-пить в спор, но вовремя спохватываюсь: не хватает мне только обсуж-дать с ними наши семейные дела!

Первый день работы суда подошел к концу. Судья объявляет, что за-втрашнее заседание будет закрытым. Я иду к выходу, неотрывно глядя на брата, и уже оказавшись в коридоре, слышу его громкий, на весь зал, голос:

-- Шалом от Авитали, Толя!

Меня быстро проводят мимо почетного караула кагебешников к во-ронку, запирают в "стакане". Машина резко набирает скорость, делает вираж, железная дверь под действием центробежной силы приотворяет-ся, и в мою душегубку проникает дневной свет. Я смотрю в образовав-шуюся щель и сквозь лобовое стекло водительской кабины вижу кусок асфальта, а затем -- колеса, бамперы и номера автомобилей, мимо ко-торых мы проносимся. На белом фоне жестяных табличек -- черные буквы и цифры: К-04, К-04, К-04... Белый цвет указывает на то, что ма-шины принадлежат иностранцам, буква К -- иностранным журнали-стам, цифры 04 -- корреспондентам из США. Мои "сообщники", стало быть, ждут у дверей суда результатов. Сейчас выйдет Леня и все им рас-скажет. Я чувствую страшную усталость и в то же время глубокое об-легчение. Даже то, что завтрашнее заседание будет закрытым, не омра-чает моей радости.

"Крепко, видно, допекла их Наташа, если они вынесли вопрос о на-шей хупе на суд!" -- думаю я с удовлетворением.

В камере я сразу же прошу дать мне "Правду", но дежурный отвеча-ет:

-- Сегодня не было.

-- Врет! -- комментирует сосед. -- Я слышал, как в другие камеры давали.

С дежурным спорить бессмысленно, но на следующее утро я требую у судьи объяснений, почему мне перестали выдавать единственную до-ступную в Лефортово газету -- "Правду". И уже через несколько часов начальник тюрьмы Поваренков сам приносит мне вчерашний номер. В нем одно под другим два сообщения: первое -- об открывающемся в Вер-ховном суде СССР слушании дела по обвинению в шпионаже Филатова, второе -- о слушании в Верховном суде РСФСР дела по обвинению в из-мене Родине Щаранского...

Кто такой Филатов, я не знаю, но сразу же предполагаю, что это на-стоящий шпион. Смысл этого хода КГБ очевиден: связать в сознании людей два дела и потом говорить о шпионах Щаранском и Филатове так, будто мы работали на пару. В определенной степени им это, кстати говоря, удалось: даже через много лет в лагере меня спрашивали о моем подельнике Филатове...

* * *

Второй день суда. Зал пуст, если не считать двух человек у стола с аппаратурой, на которую я вчера не обратил внимания: будут вести за-пись процесса.

Прокурор начинает спрашивать меня о списках отказников, но я де-ржусь своей линии:

-- Я готов отвечать на все ваши вопросы на открытом заседании су-да.

-- Вам же хуже: там я этих вопросов не задам, -- сухо говорит он.

Начинается допрос свидетелей. Официально этот день отвели для рассмотрения обвинения в шпионаже, однако, как вскоре выясняется, под этим предлогом решили выслушать всех тех свидетелей, в поведе-нии или качестве подготовки которых власти были не вполне уверены.

Первый, конечно, -- Липавский. Опять он не смотрит на меня. Впро-чем, теперь ему это удается без особого труда: он стоит ко мне боком, лицом к суду. На первые же вопросы: адрес, место работы -- он отвечает уклончиво:

-- Живу в Москве, работаю по специальности.

Судья на уточнении не настаивает. "Неужели Саня покушения боит-ся?" -думаю я. Через много лет мне стало известно, что незадолго до суда один из наших общих знакомых встретил его в сопровождении те-лохранителей. Похоже, кагебешники запугали сами себя сказками о си-онистском заговоре.

Липавский достает из кармана какую-то бумажку и, как первокласс-ник, читающий стихотворение, -- старательно, с выражением, -- дает те же показания, что и пять месяцев назад, только теперь они заметно короче. При этом он буквально ест глазами судью, отрываясь от этой трапезы лишь для того, чтобы заглянуть в свои записки.

-- Вы были завербованы ЦРУ и работали на них, верно? -- спраши-вает судья.

-- Да-а... -- врастяжку говорит Липавский, напряженно что-то сооб-ражая. -- Рассказать, как меня вербовали?