Не убоюсь зла

-- Тота выслали или он сам пожелал уехать? -- спрашиваю я. Рухадзе долго молчит, переводя беспокойный взгляд с меня на судью и обратно, а затем неуверенно говорит:

-- Ну, его бы, наверное, выслали, но срок его пребывания в СССР кончался, и он уехал сам.

Чего боятся такие люди? Неосторожным словом вызвать гнев на-чальства, которое у всех в конце концов одно -- КГБ, и потерять свою часть пирога? Раб Захаров твердо знал, что свой кусок он всегда пол-учит ("Наша зарплата начинается с двухсот пятидесяти рэ", -- похва-стался однажды один из моих "хвостов"), раб Рухадзе на иерархической лестнице невольников стоял гораздо выше и был поэтому более уязвим: боялся оступиться и полететь вниз.

Сегодняшняя программа исчерпана. Судья объявляет, что и за-втрашний день начнется с закрытого заседания. Будут выступать экс-перты, и он предлагает мне подготовить вопросы для них. Наконец-то я хоть что-то знаю наперед! Спрашиваю судью:

-- Сколько дней будут длиться закрытые заседания? И на какой срок рассчитан суд?

Получаю исчерпывающий ответ:

-- Узнаете со временем.

Сидя в "стакане" по дороге в тюрьму, я жду возможности снова уви-деть через щелку кусочек внешнего мира. Но то ли дверь закрыли плот-нее, то ли виражи не так круты -- кромешная тьма окружает меня. И все же ни это маленькое разочарование, ни усталость не могут испор-тить мне настроение, а оно у меня -- отличное. Я даже сам поначалу не понимаю, что меня так радует: вчера я увидел брата, мир узнал правду о моем деле, а сегодня-то что хорошего произошло?

Я вспоминаю всех, кто прошел передо мной за этот день, анализи-рую свои ощущения и понимаю: радует меня бессилие КГБ.

Долго они варганили это дело. Целый год запугивали людей на до-просах. Наконец из трехсот допрошенных отобрали двадцать человек на роль свидетелей обвинения -- и вот детектив, который они так доброт-но, казалось бы, разработали, разваливался даже на закрытом заседа-нии суда. Адамский, Доронина, Смирнова всеми силами пытались отка-заться от роли, которую навязывал им КГБ. Им это не удалось, но ведь пытались же, пытались! И в отличие от таких рабов, как Липавский и Цыпин, Захаров и Рухадзе, Раслин и Игольников, они вызывали у меня сочувствие и симпатию.

* * *

Третий день суда. Закрытое заседание. Прокурор и защита -- то есть я -передают свои вопросы в письменном виде двум экспертам: один из них специалист по вопросам секретности в Академии наук, другой -- в каком-то министерстве. Они удаляются на совещание и возвращаются минут через двадцать.

Прокурор спрашивает:

-- Являются ли списки отказников, изготовленные Щаранским и его сообщниками, секретными?

-- В совокупности являются секретными и в целом составляют госу-дарственную тайну СССР, -- повторяют эксперты свою фантастиче-скую формулировку.

Наступает моя очередь спрашивать.

-- Какой смысл в этом определении? Означает ли оно, что в каждой отдельно взятой строке информация не секретна, а в целом -- секретна?

-- Нет, не означает. В списке есть конкретные сведения, составляю-щие государственную тайну.

-- Можете ли вы указать мне строку, в которой содержится секрет-ная информация?

-- Не можем -- по соображениям государственной безопасности. Настоящая комедия абсурда! Ведь заседание-то суда закрытое!

-- Мог ли человек, давший сведения о себе для списка отказников, в частности о месте своей прошлой работы, не подозревать о том, что эта информация секретна?

-- Не мог. В соответствии с действующим положением каждый увольняющийся из режимного учреждения дает расписку о неразглаше-нии соответствующей информации.

-- В таком случае я ходатайствую о вызове в суд одного из тех лю-дей, сведения о котором в нашем списке эксперты считают секретными, прошу предъявить ему его расписку, а затем перекрестно допросить его и меня, чтобы установить, как такая информация попала в список. Это самый логичный способ установить истину.

Я не сомневаюсь, что мое ходатайство будет отклонено. Мне давно ясно: если в нашем списке и есть секретные сведения, то они вставлены туда КГБ, который наверняка не захочет, чтобы отказник, о котором идет речь, разоблачил фальсификацию. Моя уверенность в нашей неви-новности основана еще и на том, что те немногие из допрашивавшихся отказников, которым следователи показывали эти списки, категориче-ски заявляли: "Информация обо мне не секретна!"

Впрочем, судья долго не размышляет. Поворот головы направо, на-лево, два кивка...

-- Ходатайство отклоняется. Следующий вопрос,

-- Есть ли секретные сведения в записных книжках, изъятых у меня при обысках?

Эксперт мнется и говорит запинаясь:

-- Ну, в них слишком мало информации, чтобы...

-- Вопрос снимается как не имеющий отношения к делу, -- прерывает его судья. - Вас же, Щаранский, не обвиняют в передаче на Запад ваших записных книжек!