Не убоюсь зла

То ли это мое заявление подействовало, то ли они, спохватившись, решили, что не следует включать в обвинение эпизод, свидетелями ко-торого стали иностранцы, -- но в итоге "хулиганство" мое было проще-но, и о нем больше не упоминалось.

13. НОВЫЙ НАТИСК

Серия допросов внезапно прервалась в начале октября. Целый месяц следователи, казалось, не вспоминали обо мне, однако и в пятьдесят восьмом кабинете, и в двух кабинетах над ним, где работала "моя" группа, каждый вечер горел свет: это говорило о том, что дело двигается. Именно тогда, когда меня перестали вызывать на допросы, я во время прогулок в тюремном дворе заметил: окна этих кабинетов бы-ли освещены и в субботу, и даже в воскресенье. Группа работала без вы-ходных! Что бы это значило? Следствие подходит к концу? Всякое не зависящее от тебя изменение рутинного порядка, к которому ты успел привыкнуть, вызывает вопрос, а в тюрьме, да еще во время следствия -- тысячу вопросов, волнует, пробуждает надежды, заставляет искать объ-яснения -- конечно же, как правило, в твою пользу.

Прошла внеочередная сессия Верховного Совета СССР, на которой была принята новая Конституция -- брежневская, сменившая сталин-скую. Теперь выходным днем стало седьмое октября, а пятое декабря -- обычным рабочим. Именно в те дни меня перестали вызывать на допро-сы. Нет ли здесь связи? Может, правительство решило сделать красивый жест в честь принятия новой Конституции?

С трудом заставляю себя выбросить всю эту чушь из головы, однако от другой иллюзии избавиться труднее: из "Правды" мне известно, что конференция в Белграде продолжается; очевидно, именно поэтому газе-ту нам дают читать все реже и реже. Но даже из тех номеров, которые попадают в камеру, ясно, что Советам не нравится происходящее там. Может, идет какая-то торговля? Может, Запад требует освободить чле-нов Хельсинкской группы -- Орлова, Гинзбурга, меня?

Мысль о том, что Юрий сидит здесь же, в Лефортово, почему-то ус-покаивает: все-таки рядом близкий, дорогой мне человек, хотя я, конеч-но, предпочел бы, чтобы он остался на воле, подальше отсюда. Нет со-мнения, что и он, и Алик держатся хорошо, -- иначе мне давно бы уже процитировали их показания. Я вспоминаю Буковского, Амальрика -- и чувствую себя менее одиноким. Конечно, статья у них была полегче -- не шестьдесят четвертая, а семидесятая... Но вот Эдик Кузнецов пол-учил смертный приговор, а как достойно вел себя в тюрьмах и лагерях, какой дневник сумел переслать на волю!

О жизни в ГУЛАГе я прочел в свое время немало, но как жаль, что никто не написал -- во всяком случае, мне такой не попадалось -- под-робной книги о следствии! Поучиться бы на чужом опыте -- насколько сейчас было бы легче! К счастью, есть много других доступных мне книг, и сплошь и рядом оказывается, что накопленный в них человече-ский опыт для меня ничуть не менее полезен. А потому в октябре я чи-тал много как никогда, получая книги из тюремной библиотеки .

... Итак, весь этот месяц я и мои кагебешники отдыхали друг от дру-га, но моего соседа продолжали вызывать на допросы. Впрочем, как я уже писал, он был скорее консультантом, чем подследственным, и его встречи со следователем проходили совсем иначе, нежели мои.

Приходя в кабинет Бакланова, Тимофеев получал листок с вопроса-ми -- в основном, технического характера: о применении различных юридических актов в работе Комитета по охране авторских прав -- и письменно отвечал на них. При этом Бакланов занимался какими-то другими делами, угощал Тимофеева кофе, хорошими сигаретами, давал почитать газеты, включал радио. Время от времени ему даже разреша-лось позвонить домой, но и это еще не все: следователь дважды устроил Тимофееву свидание с женой -- под предлогом вызова ее на допрос! Со своей стороны, Тимофеев не только помогал им юридическими консуль-тациями, но и, когда это потребовалось, согласился на очную ставку с главным обвиняемым по делу и помог расколоть его.

Если я радовался перерыву в допросах, наслаждаясь чтением книг, то сосед мой буквально рвался в следственный корпус из камеры, где нет ни музыки, ни кофе. Два-три дня без вызова -- и у него уже поднима-лось давление, портилось настроение; ему не давала покоя мысль о том, что происходит дома, как жена.

Это, кстати, важная часть работы КГБ со своей жертвой: заставить ее мечтать о встрече с ними. Часто даже не столько ради кофе, газет и прочих маленьких радостей жизни, сколько в надежде прорвать завесу неизвестности, узнать, что тебя ждет, на что можно рассчитывать. Та-кое "нетерпение сердца" -- опасное чувство, умело разжигаемое кагебешниками и используемое ими в своих интересах.

С допросов Тимофеев приходил как с воли, долго вспоминал все, что там происходило, чем угощали, что обещали, какие анекдоты они со следователем рассказывали друг другу.

Как-то вечером, играя со мной в домино, сосед тихо сказал: