– Да. Он изумительно переводил немецкую поэзию, вагантов… Делился находками: как однажды нужна была рифма на “ох”, и он придумал: “И понапрасну лает / Беззубый кабысдох”. Потом я прочитала его замечательную книжку “Разбилось лишь сердце моё…” Если по Толкиену, Левик – эльф, а Гинзбург – гном, земной такой, полнокровный, как корешок женьшеня. Позже я у многих училась, ходила в ЦДЛ на семинар к Левику. К тому времени вовсю переводила, писала, у меня родился Андрюша, это были хорошие годы.
– Старалась. До сих пор вон стоят “Тетради переводчика”. Но я не теоретик и тяжело прорубаюсь сквозь теоретические дебри. Они могут помочь тем, у кого черепушка устроена определённым образом: кто подходит к тексту аналитически. Этот подход я уважаю, но сама иду от практики – или вообще чёрт знает от чего. Нормальный переводчик, когда строфу набрасывает, начинает с системы рифм, я же – с той строки, которая первая в голове зазвенела и от которой потом ветвятся остальные.
– Мне и в кошмарном сне не могло присниться сесть за вещь длиной восемь с половиной тысяч строк рим-роялем, семистрочной “королевской” строфой. Эта идея пришла в головы Григорию Кружкову и замечательному человеку – Андрею Николаевичу Горбунову из Издательства МГУ, для которого я делала поэтов-кавалеров. Они, зная моё жуткое лентяйство, подъезжали исподтишка: почему бы не взяться, вот я немного поделаю, а потом Гриша перехватит… К тому времени, как я вработалась, где-то к третьей книге, я поняла, что это вещь моя и я её никому не отдам. Я начала понимать
– Ну, нам о нём рассказывали, задавали к семинару разобрать несколько строк из того же Чосера (начало “Кентерберийских рассказов”), говорили про сдвиг согласных… но читать на нём, уж конечно, не учили! Мне ужасно повезло: это был разгар перестройки, то голодом грозили, то гражданской войной, и, когда это всё подступало и кругом начинали кричать: “Когда же это кончится?” (как та тётенька: “Когда же этот голод кончится, а то от продуктов в квартире уже не повернуться!”), я говорила: “Отстаньте, у меня четырнадцатый век. Троил сочиняет любовное письмо Крессиде”. А Серёжка мой, ещё совсем маленький, когда я три года подряд переводила Чосера, спрашивал: “Мамочка, у тебя в головке строфа? С тобой нельзя разговаривать?” (это я на всех рявкала: “Тихо, у меня в башке строфа!” – а руки вечно были заняты чем-то хозяйственным).
– Вначале – да, для сравнения с собственным разбором. Англичане издают их, чтобы понять своего великого поэта. Там в XVII веке один поэт взялся его переводить как следует, стихами, и, если бы закончил, у них был бы вполне внятный Чосер. Ведь XVII век – это язык Шекспира, то есть под-устаревший, конечно, но всё-таки
– Это хулиганство, конечно, но бывало: чего не сделаешь, чтобы хоть немножко развлечься.
– На скрещении трёх дорожек: стихов, переводов и чего-то детского, когда я на английском прочла детские стихи Милна. А когда принесла свои первые переводы из него, все эти замечательные мужчины (Грушко, Солонович и Сергеев) хором сказали: “Ага, машинка заработала”. До этого у меня бывали удачные переводы, но всё как-то вразброс, и они говорили, что мой отличный инструментарий пока работает вхолостую.