– Среди переводчиков меньше всего склок, это, по-моему, самая интеллигентная часть наших пишущих людей, такие незримые труженики, привыкшие тушеваться, как актёры-кукольники: “А я так себе, за ширмочкой стою”.
– Да, пожалуй, Эмили Дикинсон ждёт свою переводчицу[2]
.– Это всё равно. Я бы тут вообще не стала строго проводить границы между “М” и “Ж”. Пол на каком-то высшем уровне ничего не значит – каурая это кобыла или гнедой жеребец из буддийской притчи, лишь бы нёсся, не вздымая пыли. Если мне пришлись по руке эти повесы и кутилы, поэты-кавалеры, почему бы Эмили Дикинсон не оказаться по руке переводчику-мужчине?[3]
Жаль, что эта абсолютно гениальная поэтесса не для меня: тут нужно больше тишины, акварельности, полутонов – такой, знаете, Дебюсси, у меня же более сильное туше.Думаю, жанр стихотворного перевода не умрёт: всё-таки чудовищно притягательно вдруг обняться с кем-то из другого века, спеть чужим голосом.
– Трудно определить. Перевод стихов – это когда делают невозможное, вот садятся за стол или, как я, на диван и делают. Ну да, я работаю лёжа на диване, иногда сидя – в общем, меняю позы.
– И перевод стихов достаточно земное занятие. На первый взгляд, в переводе прозы больше смысла, он более
– Понравилось – не понравилось, кто что сказал – это этап редактуры, а вот получилось или нет, ты знаешь прямо сразу, как только закончил кусок и перечёл. Это всё равно что стрелять. Любите стрелять? Я обожаю, несмотря на близорукость. Вы видите, как кучно легли пульки вокруг десятки, точно так же с получившимся переводом. Я научилась стрелять в пятнадцать-шестнадцать лет, мне это ужасно нравится, может, потому, что здесь тоже есть точность попадания, не знаю. Ну а в процессе работы, особенно вначале, трудно сказать, получилось или нет. Всё зависит от объёма. Тут как с тканью: надо выткать хотя бы с ладошку.