Не забудь сказать спасибо. Лоскутная проза и не только

– Этот сборник – практически переиздание, первой была книжка, выпущенная питерской “Наукой” в 2010 году. Ту серию составлял замечательный, обожаемый мною Михаил Давыдович Яснов. Он же меня и уговорил взяться за переводы, потому что это была большая работа. Трижды в жизни меня удавалось уговорить на очень большие работы, которые, как выйти замуж, занимают и год, и два, и больше. Мише Яснову (для меня он, конечно, Миша, потому что мы дружили много лет и почти буквально братствовали и сестринствовали) пришлось пустить в ход тяжёлую артиллерию, и тогда он сказал: “Не возьмёшься, я кому-нибудь ещё отдам. И сделают скучно”. Тут я, конечно, сказала: “Нет, я возьмусь. Не отдавай никому”. Я этих поэтов уже знала, я их делала для Андрея Николаевича Горбунова в сборник со скучным названием “Английская лирика первой половины XVII века” (но совершенно замечательный, выпущенный приснопамятным Издательством МГУ). Но там у меня было немного, всего четыре ярких поэта: Саклинг, Давенант, Лавлейс и Кэрью. Прелесть была невозможная. А тут я взяла и сделала столько, чтобы получилось на книжку. Если берёшься за какую-то вещь, которая тебе по руке, то по закону притяжения информации всё начинает к тебе стекаться. Мне как раз выпала поездка в Англию, буквально на несколько дней, и я зашла в несколько книжных магазинов – и букинистических, и не букинистических – и привезла оттуда прекрасную книгу, которая легла в основу всего этого дела: “Бен Джонсон и поэты-кавалеры”. И набрала ещё в букинистических замечательных книжек с немножко обидными названиями типа “Второстепенные поэты” такого-то периода. У меня потом из этого стихи получились: “Второстепенные английские поэты, / Вы руки тянете ко мне из тёмной Леты / И как детдомовская ребятня, / «Меня! – кричите вы. – Меня, меня…»” и так далее.

– Они ведь стали второстепенными потому, что были сторонниками короля, то есть это политическая ситуация сделала их второстепенными.

– Во-первых, политическая ситуация, да, они были на проигравшей стороне. Во-вторых, в российской культуре им не повезло в первую очередь потому, что Иосиф Бродский больше любил Донна и метафизиков. И вслед за ним у нас пошло увлечение именно Донном и метафизиками. Но эти поэты точно так же тянулись за Донном, как и за Беном Джонсоном. И получилось довольно несправедливо. Жизнерадостная, полнокровная и ничуть не менее “умная”, вполне метафизическая грибница поэтов осталась у нас практически совершенно незамеченной. Я их полюбила, ещё когда для Андрея Николаевича переводила, когда он ходил вокруг меня кругами по поводу замечательной поэмки Кэрью, сплошь эротической, под названием “Блаженство”, и говорил: “Мариночка, умоляю, побольше небесного блаженства, небесного… а то выкинут вещь из состава!” Это было ещё в 1980-е годы, но из состава выкинули не эту вещь, а другую, “Загадку о свече”, – за непристойность. Хотя там нет совершенно ни одного непристойного слова, даю вам честное пионерское-переводческое. Но очень всё, как это называется, суггестивно сделано. Это такой жанр – неприличные загадки, с вполне приличными разгадками. Я потом в эту книжку вставила “Загадку о свече”. Её народ очень залюбил, и всегда, когда я что-то переводческое читаю, меня просят это прочитать. Это Саклинг, конечно. Хулиган, полный хулиган.

– Считается, что Донна на русский язык трудно переводить в том числе и потому, что в русской поэзии не было ничего подобного, не было этой сложной, барочной метафорики, не хватало смелости сопоставлять предельно низкое с предельно высоким и так далее. И поэтому так трудно было найти подходящий языковой регистр для русского Донна. А поэты-кавалеры – тот же Андрей Николаевич писал об этом – в чём-то действительно были преемниками Донна. Не только его метафизики, но и усложнённой метафорики. Как вам кажется, что из русской поэзии было к этому близко? Или вам пришлось придумывать новый язык?