Не забудь сказать спасибо. Лоскутная проза и не только

Нет, я с Ними себя не сравниваю, не равняю, боже упаси! Просто повезло. Потому что расти в семье музыкантов… они же – лабухи, чуваки. Они же – кентавры. Воспаряя в заоблачные выси, в паузах выливают слюну из мундштука. Поправляют подушечку-подбородник, чтоб не натёрло скрипкой. Об инструментах своих говорят одушевлённо, как деревенские о скотине, мучают их и ласкают, потом вызывают настройщика…

Вот такое дали мне “ля”.

* * *

Ефим Шифрин:

– …И есть Бог, которого я так чувствую, что даже стыдно за своё безверие.

* * *

Наверное, только “лёгкую” поэзию можно положить на музыку. Положишь, какая помощней, а она музыку-то и раздавит.

* * *

Написала стишок, для “публикабельного” актива – слабоват, а выбросить жалко. Пусть останется здесь, в записках.

Если можно – я знаю, что сложно и шансы убоги, —
Если всё же обломится нам этот лишний кусок,
Схороните меня по Казанской железной дороге,
Где натыканы сосны в прохладный и чистый песок.

Чтоб ко мне, как на дачу, съезжались вы с праздничной

                                                                          снедью
И по просеке шли вдоль июньского долгого дня,
И гудел, как разнеженный шмель,
                                                     над сосновою медью
Самолёт, и звенела на великах чтоб ребятня.

19–20 апреля 1998

* * *

До меня, кажется, дошло, отчего так дорого ценится в поэзии именно интонация. Отчего с ней так носятся: “неповторимая! своя собственная!”. Интонация – это даже больше го́лоса. Это когда сквозь текст проступает на мгновение телесный облик автора: жест, ужимка, гримаска.

* * *

Под Костромой, в музее деревенского быта (или как его, деревянного зодчества?) набиваю карманы словами.

Бож́ ница, мат́ ица, руб́ ель (им гладили и мягчили бельё), вол́ ок (отодвигающаяся, как дверь купе, ставенка), оце́п (наклонный гибкий шест, нижний конец заведён под что-то прочное, низ печки или какую-то перекладину, к верхнему прикреплена люлька, к люльке – верёвочная петля, ногой в неё, вверх-вниз, а руки свободны – прясть). Ещё костра́ (или ко́стра?) – сухая, отшелушиваемая оболочка льна; ещё, кажется, кичиѓ и, вроде цепов, тоже лён бить, и ещё, и ещё… эх!

Поленилась сразу записать, раззява!

* * *

Ещё словцо в коллекцию словечек. Жаль, если пропадёт.

Лето 1981-го, Плёс. Мы с Гришей берём напрокат лодку, хотим попасть на другой берег Волги. Гриша садится на вёсла, я усаживаюсь напротив, и лодочник передаёт мне на руки двухлетнего Андрюшу. Беленького, нежного, немножко испуганного, в трикотажных трусиках и майке.

Лодочник, дюжий мужик, смотрит, как Андрюшка устраивается у меня на коленях. И вдруг выдыхает:

– Любова́нный парень!

* * *

Дорасскажу, раз уж вспомнила, эту лодочную историю. Я давно хотела переплыть Волгу. Этакую галочку поставить, для самой себя. Ну и хвастать потом, конечно. Мальчишество из организма полностью не выводится. А тут и возможность появилась, да и Волга в этом месте жарким летом не самая широкая, и километра не будет. И вот мы с Гришей придумали: на тот берег плывём в лодке, а обратно – я вплавь, а они с Андрюшкой рядом, на лодке, чтобы не так страшно было плыть. Страшно там не из-за глубины или расстояния, а из-за уличного – речного, то есть, движения. Катера, моторки так и носятся, да и баржи ходят довольно густо, и пароходики…

На том берегу я раздеваюсь до купальника, волосы убираю под резиновую шапочку, всё чин чином, очки, правда, не снимаю, чтоб ориентироваться, поэтому плыть приходится сажёнками, сбиваясь иногда для отдыха на “пляжный брасс”. Не стильно, в общем, но мне плевать, я плыву себе не особо спеша (терпеть не могу плавать на время) и радуюсь жизни.

И вдруг откуда-то сверху, непонятно с какого берега:

– Девушка в голубой шапочке! Немедленно вернитесь в лодку!

Делаю вид, что это не мне, и плыву дальше. Ну что они мне сделают?

А противный мегафонный голос опять:

– Девушка в голубой шапочке! Последнее предупреждение!

Всё равно плыву. Но уже без прежнего удовольствия. Метров сорок осталось до берега, и тут как рявкнут на всю реку:

– Девушка в шапочке! Штраф пятьдесят рублей!

Ну ничего себе! Тут меня Гриша мигом в лодку затащил. И мы с ним решили, что заплыв считается, потому что мы уже близко были, практически в зоне пляжа. Штраф с нас не взяли: то ли не узнали без шапочки, то ли просто пугали, пятьдесят рублей – это же огромные были деньги.

Всё равно обидно.

* * *

– Господи, пугай, но не наказывай!

Эта фраза Юле Сульповар (Покровской) досталась от бабушки. Чудесное наследство. Юля недавно написала стихи с таким рефреном.

Дубровка, 2002 [6]