Не забудь сказать спасибо. Лоскутная проза и не только

С рассветом, когда вдоль нашего сквера выстроилась цепочка пустых автобусов, а параллельно – вереница “скорых”, стало ясно без всяких “коммюнике”, что всё закончилось и сейчас будут вывозить людей. Последнее сообщение было оптимистическим: заложники живы – по крайней мере, подавляющее большинство, им оказывается помощь, в больницах всё готово…

Мы с Питером заехали в редакцию, обнялись с возбуждённой Сьюзен.

– Ребята, вы герои! Марина, мне Питер включал телефон… твой голос, такой спокойный, на фоне выстрелов…

Спокойный, ха.

Счастливая и немножко гордая собой, я ехала домой на редакционной машине. Мальчишки завтракали перед учёбой.

– Сделайте маме какао и налейте рюмку коньяка! – скомандовала я, задрав нос, и отправилась под горячий душ. Промёрзла в ту ночь – сквозь все слои – кажется, до нутра.

Я проспала до пяти вечера. Проснулась и узнала число погибших. Впервые услышала фразу “задохнуться от запавшего языка”. Добровольцам-спасателям не объяснили, что потерявших сознание от газа нельзя переносить лицом вверх, тем более с закинутой назад головой. Люди, впрочем, продолжали погибать ещё несколько дней. Противоядия не было.

Двухтысячные

“Они любить умеют только мёртвых”. Пушкин это отлично знал. Юная Цветаева по наивности попросила аванс:

– Послушайте! Ещё меня любите
За то, что я умру.

Не допросилась.

10 мая 2001

* * *

Марь-Фёдоровна:

– Прямо не знаю, что делать. Скоро надо уже в другой мир перебираться, а я в Бога – ну совершенно не верю. А там ведь для неверующих – знаете, Мариночка, совсем другие условия!

* * *

Байка, записанная с опозданием. Случай тринадцати-четырнадцатилетней давности.

Я дала Дине Рубиной телефон Марь-Фёдоровны, они сговорились, и вот М.Ф. впервые собирается к Динке делать уборку. Накануне Динка звонит мне, голос взволнованный:

– Ну, Маринка, всё! Завтра! Завтра она приходит!

– Приходит, ну и отлично.

– Так я готовлю плов.

– С ума сошла, зачем?

– Ну а как же, первый раз человек приходит в дом!

– Да? – ехидничаю я. – Так ты уж заодно и приберись как следует.

– Ты думаешь? – колеблется Динка. – Действительно, человек первый раз в доме…

* * *

Господи, скоро помирать, а надо ещё успеть вырасти!

14 сентября 2001

* * *

Марь-Фёдоровна, уходя, просит у меня книжку взрослых стихов (“Год лошади”), которую “уж так хвалила Олечка” (Оля Варшавер). Вручаю ей книжку с надписью. М.Ф., довольная, бормочет, копаясь в сумке:

– Детское-то мне не очень интересно… а взрослые стихи вполне могу почитать… я и у Вероники её книжки беру… когда уж совсем читать нечего…

* * *

Ездила в издательство “Олма-пресс” за гонораром. Причиталось мне за участие в сборнике “Лучшие стихи для детей” (подборка отличная, большая, с предисловием, прямо как отдельная книжка, спасибо Мише Яснову, он составлял) – так вот, причиталось мне за это дело аж 2000 рублей. Три, ну четыре похода за продуктами – или, например, одна приличная пломба.

Прихожу, а в “Олме” зарплату дают. Пришлось в очереди стоять довольно долго: пока-то каждому редактору его тысячные бумажки специальной машинкой пересчитают… Передо мной как раз одной милой женщине её ежемесячные 38 тысяч аж три раза пересчитывали.

Не завидно, нет! Но когда кассирша, не сообразив с ходу, что я прохожу по другой ведомости, спросила: “Какой ещё гонорар? Вы вообще кто?” – ужасно захотелось ответить:

– Мужички́ мы! Кормильцы ваши.

Зря удержалась.

Февраль 2005

* * *

Умерла Таня Бек. Надо это написать, чтобы самой поверить. Словно брешь пробили в укреплениях, и чёрным холодом тянет из дыры.

Пятьдесят пять лет. Запас жизни в ней ещё был огромный. Запас дыхания. Просто кто-то перерезал шланг.

Просто несколько человек в течение нескольких дней дружно и неотступно желали ей зла. Молча и вслух, по телефону. Такой иствикский шабаш, только мужской…

Как же так? Она ещё должна была стать старухой! “Я буду честная старуха…” Честной была всегда, а старухой так и не стала. Не станет.

Ужас.

8 февраля 2005

* * *

Чудесная Саша Дагдейл, поэт и переводчик (отличный!) с русского на английский, попросила написать про “главного” поэта моего отрочества и юности. Нас обеих вообще чрезвычайно занимает отроческое чтение: весь этот человеческий подшёрсток, подлесок – откуда он растёт? Саша даже прочла по-русски мою любимую Александру Бруштейн (“Дорога уходит в даль”, три повести под одной обложкой), а я по её наводке – подростковую Джоан Эйкен.

Вот пишу ей ответ…

Милая Сашенька, мой роман (в смысле, “ love affair” ) с Цветаевой – это целая история. Постараюсь нарисовать некий пунктир…