Неаполь, любовь моя

Я стал переключать дальше. Остановился на фильме с Тото, потому что дед начал смеяться. В фильме не происходило ничего особенного, но дед узнал Тото и понял, что должен смеяться. Он широко открывал черную пещеру рта. Зубов почти не осталось, рот был влажным и, помимо пещеры, напоминал пупок, только без узла. Потом моя мысль скользнула в другом направлении, и я подумал, что его рот напоминает огромную дырку в заднице. Мне сразу стало стыдно от такой мысли.

– Ты работаешь? – спросил дед, когда фильм прервала реклама.

Я ответил, что не работаю, дед сперва коротко выругался, а потом, услышав, что я не могу найти ничего подходящего, разразился целым потоком оскорблений.

Он сказал, что в Италии кругом одни воры, а политики разжирели, потому что только жрут и сидят на своих дряблых задницах. Сказал, что эта зараза ползет из Рима, потому что сперва эти люди не кажутся плохими, а потом приезжают в Рим и сразу портятся.

– Надо всех их перебить, – предложил он, из пещеры вылетел комок слюны.

Я сказал, что завтра будут мои именины, а дед ответил, что в моем возрасте у него уже было трое детей.

– И я работал с двенадцати лет, – добавил он.

Я ответил, что если бы нашел сейчас вакансию, то в его возрасте тоже бы еще работал.

Фильм продолжился, дед снова стал смеяться. Фотография моей бабушки молча стояла на тумбочке.

Дед выбрал фото, на котором бабушка не смеялась, и я подумал, что это было не случайно, потому что он ни разу ее не рассмешил. Кроме того, он разрушил ее жизнь. Перед фотографией стояла электрическая лампада, внутри нее горела лампочка, проецируя на стенки огонек красного цвета. Чтобы зажечь лампаду, надо было покрутить черное основание. Ее купила моя мама. Дед попросил, и она купила. Мама показывала ее мне еще дома, чтобы узнать, нужны ли для нее батарейки.

– Он заставлял ее страдать всю жизнь, а теперь, когда она умерла, оплакивает, – сказала мама, пока я отвинчивал основание лампады.

Я встал и открыл настежь балкон. Дед перестал на мгновение смеяться, посмотрел на меня.

Я снова сел на место. Одинокий и слабый порыв ветра залетел с улицы, слегка коснулся моего лица, поцеловал в лоб, покрытый каплями пота. Я достал табак из кармана и свернул самокрутку, дед украдкой поглядывал на меня, делая вид, что увлечен фильмом, но его выдавала голова, повернутая в мою сторону. Я закурил.

– Ты дурак? – крикнул дед, пригладил тонкие и редкие белые волосы.

Когда я был младше, дед всего отправлялся на прогулку с гребнем в заднем кармане брюк. Я хорошо помнил этот гребень, он был красный, и я помнил жест, которым дед его вытаскивал. Мне нравился гребень, потому что сразу после того, как дед его брал, он уходил из дома.

– Кто-то бросает курить, а ты закуриваешь сигарету прямо у него под носом?

Я попросил его не кричать, встал и вышел на балкон.

Было жарко.

Под балконом стояли припаркованные машины и маленькие гаражи, дома жались друг к другу, образовывая своего рода внутренний двор. Отсюда ни дороги не видно, ни прохожих, подумал я.

Я курил, и когда закончил, то бросил сигарету вниз, стараясь попасть между машинами. Вошел в комнату. Дед снова засмеялся.

– Он был хорош, – сказал дед, указывая на телевизор.

Я спросил, знает ли он название фильма, он покачал головой, показывая, что не понял вопроса.

Я взял пульт и нажал «ENTER».

– Не переключай, меня это бесит, – попросил дед.

В описании было неопределенное: «Фильм: Тото».

– Дедушка, завтра у меня именины, – сказал я.

Он ответил, что понял, но, по-прежнему не отрываясь, смотрел в экран.

– Дедушка, – позвал я, дед посмотрел на меня, я поднял руку и потер указательный палец о большой.

Он ничего не ответил, но кивнул.

– Ложись, тебе будет удобнее. – Я встал, приподнял его и подсунул под спину подушки. – Так лучше?

– Ты хороший мальчик, – сказал дед, погладил меня, потом Джулия открыла дверь в комнату, вошла и дала ему чашку кофе.

Он выпил кофе и вернул ей чашку, не сказав ничего, даже «пожалуйста». Прежде чем выйти, Джулия мне улыбнулась, словно хотела сказать, что ничего страшного не произошло.