Неаполь, любовь моя

Я подумал, что этот человек был вместилищем всякой мерзости, и задался вопросом, похож ли я на него, ведь я вырос рядом с ним и мог заразиться. Я попытался понять, родился ли он таким или его таким сделала жизнь. Я знал, что после третьего класса дед пошел работать. Таскал тележку с фруктами – каждый день, с утра и до вечера, по несколько километров. Я слышал эту историю тысячу раз, потому что дед рассказывал всегда о себе, в его мире не существовало ничего, только он, и при этом дед не следил за правдивостью своих рассказов, за тем, чтобы соблюдать хронологию, ему было все равно, поймут ли его. Дед говорил, что потом была война и ночью, когда звучали сирены, они отправлялись спать под туннель в Фуоригротте. На следующее утро мама судорожно ворошила волосы, чтобы убедиться, что не принесет домой тараканов. Он был солдатом и из этого времени помнил только калабрийца, работавшего на улице и тайком передававшего ему разные вещи. Потом дед познакомился с моей бабушкой, но не помнил, ни как именно они познакомились, ни когда; в его голове просто не существовало времени «до», только «после». Его отец был портным и умер, когда он был ребенком: один клиент подарил ему бутылку вина, тот выпил и на следующий день умер. Мама моего деда сперва была в отчаянии, а потом стала давать деньги под процент, занялась ростовщичеством. Американцы посадили деда в тюрьму на месяц по обвинению в том, что он украл ящик сигарет из их грузовика. У него были долги, и он выплачивал их с лотерейных выигрышей. Потом женился, у него появились дети, он работал на заводе «Италсайдер», и был в отчаянии, потому что не хотел работать. Иногда дед угрожал, что откроет газ и взорвет дом вместе с моей бабушкой, вместе с собой и остальными. Он ходил на похороны Тольятти и Берлингуэра, но запомнил не толпу и не происходившее в тот день, а коробку с обедом, которую получил в подарок от партии каждый пришедший. Однажды деду пришла в голову мысль бросить работу, он уронил себе балку на ногу, его отвезли в больницу, и он орал врачам, чтобы ему отрезали все остальное, потому что мечтал о пенсии по инвалидности, а они, вместо того чтобы отрезать, пришили все на место, и дед, до этого проклинавший только жизнь, стал проклинать заодно и врачей. У него был рак простаты, но ничего плохого не случилось. У него вылезла грыжа, и его прооперировали. У него было много инфарктов, и его возили по всем больницам, вплоть до Кассино. Моя бабушка уже болела, когда я объяснял ей, что Аттаназио, фамилия моего деда, имеет греческое происхождение, «a-thanatos», и что это означает «бессмертный». Когда я ей это говорил, она казалась очень взволнованной, бабушка всегда говорила, что хотела бы не менее десятка лет прожить вдовой, и меня очень расстроило, что у нее была обычная, ничем не примечательная фамилия – Часулло.

Я никогда не видел деда счастливым больше чем на минуту, вероятно, он не смеялся от всего сердца со времен, когда «Наполи» выиграл второе скудетто.

Он и над фильмом смеялся, не слушая его. Это был не настоящий смех, не считается.

– Дед, я пойду, – сказал я.

Он ответил, что не против, и завозился. Я помог деду встать. Нагнулся, потянул на себя. Дед поцеловал меня и потом ущипнул за щеку. Велел не прощаться ни с кем, когда буду выходить, не стоит тратить на это время, многие из тех, кто собрался в гостиной, слишком старые и уже ничего не понимают.

– Я только скажу им «До свидания».

– Молодец, – похвалил он.

Потом попросил, чтобы я осторожно приоткрыл дверь и проверил, нет ли кого в коридоре.

Я послушался, дед бесшумно открыл створки шкафа и выдвинул один ящик. Убрал в сторону пару носков, засунул руку и вытащил из ящика 50 евро, зажав купюру между пальцев.

Обратно я шел в гору. Пот катился из каждой поры, капли пропитывали майку, и с каждым шагом она становилась все тяжелее. Я не мог избавиться от дискомфорта, когда думал, что насквозь промок от пота, и от смущения, когда думал, что выманил 50 евро у человека, который всю свою жизнь горбатился, чтобы заработать эти деньги. Мне было стыдно. Пот катился, скользил по моему телу, капал, а внутри оставалась только всякая дрянь. Я шел домой, передо мной были строения района Лауро, светофоры и автомобили, припаркованные и проезжающие мимо, и небольшой отрезок будущего, длиной ровно в 50 евро. Дальше была преграда, которую я понятия не имел, как преодолеть.

Я вошел в квартиру. Закрыл дверь и услышал бормотание телевизора. Фигуры родителей были расцвечены в цвета картинки на экране. Отец сидел на ковре, скрестив ноги, мама – на диване. Я почувствовал, что устал. Они не заметили меня. Я подошел ближе. Они посмотрели на меня.

– Где ты был? – спросила мама.

– У деда.

Она снова отвернулась к телевизору:

– Как он?

Я ответил, что он в порядке, но на самом деле хотел сказать, что ему лучше, чем всем нам.

– Там на письменном столе по 50 евро от нас, – сказал отец, не глядя на меня, может для того, чтобы не смущать. – Это тебе на именины.