Неаполь, любовь моя

Я вошел в свою комнату и вытащил из кармана 50 евро, которые дал дед. Они были мокрые. Я положил их вместе с двумя другими банкнотами и сложил все в чашку на книжном шкафу. Вытащил из шкафа пару шорт и белую футболку. Зашел в ванную. Принял душ, сидя в ванне, и не почувствовал никакого облегчения. Я вылез из-по душа и снова стал потеть.

Оделся перед зеркалом.

У меня загорели шея, лицо и плечи. Живот и грудь были белые, покрытые черными волосками.

Прошлым летом я вернулся с Капри, где провел пятнадцать дней под солнцем, жил дикарем, все время был на море, потом в душ и по пабам.

– Ты такой загорелый, – со смехом сказала мне мама, едва я вернулся домой, она была счастлива.

Окно было распахнуто настежь, и я растянулся на кровати. Было еще два часа до ужина, и вечером я собирался позвонить Русскому. Я открыл книгу и начал читать.

«Зеленые холмы Африки». Хэмингуэй иногда мне нравился, а иногда нет.

Меня что-то привлекало в таких книгах, которые можно было читать, когда все вокруг менялось, мне нравилось их читать, даже если речь шла об американской литературе. Но меня нервировала необходимость отправиться на сафари, чтобы получить жизненный опыт. Затея выглядела глупо, и, кроме того, мне было жалко животных.

Я читал ту часть, где он вышел из лагеря, чтобы выследить и убить куду, потом пошел дождь, Хэмингуэй шел под дождем, вместе с африканцами. Они двигались бесшумно. Он опустил поля шляпы, чтобы не намочить стекла бинокля. Куду вышел из зарослей, он был огромным, Хэмингуэй взял ружье, прицелился, но африканец увидел, что животное полосатое, и остановил писателя, потому что это была самка, а в самок стрелять нельзя. Потом настала ночь, они вернулись в лагерь, шли дни, пока он сгорал от нетерпения убить куду и у него не получалось. Он рассказывал англичанину, как разочарован; жена предложила сменить тему, и они стали говорить о революции. О той, испанской, и Хэмингуэй сказал, что он ждал две революции, но они так и не случились, а одна провалилась. О великолепной кубинской, о том, как прекрасно она начиналась, но потом превратилась в фарс. Они говорили о книгах, о Джойсе, о Паунде, потому что Хэмингуэй как-то раз напился в их компании, глава закончилась, я встал и вернулся в гостиную, сел рядом с матерью. Она удивленно глянула на меня. Я подумал – мать не знает, что Хэмингуэй выстрелил себе в лицо из винтовки в шестьдесят один год, это как раз тот возраст, когда ты со всем смиряешься. Она смотрела фильм и молчала. Фильм был бестолковый, о чувствах.

Мы ужинали. Мясо и салат, и пока мама это готовила, она кричала так громко, чтобы мы наверняка услышали: несправедливо, что она должна готовить в такую жару.

– На что собираешься потратить деньги, которые мы тебе подарили? – спросила она, когда мы сели за стол.

Я ответил, что собираюсь открыть маленькую обувную фабрику.

– Можно было ничего тебе не давать, – сказала мама, немного помолчав.

Я вышел из-за стола. В ногах ощущалась какая-то тяжесть, будто они затекли, пока я сидел. Подтащил стул к окну комнаты и сел. Еще немного почитал. Сперва перечитал предыдущую главу, потом начал следующую: с тех пор как у меня закончились деньги, я читал гораздо медленнее и часто перечитывал.

По улице шли двое ребятишек. Один остановился и поднес ко рту бутылочку, которую держал в руке. Выпил, но на самом деле только притворился, что пьет. Подошел к другому мальчишке и выплюнул в него то, что раньше набрал в рот. Второй страшно выругался, и в этот момент я решил позвонить Русскому и подумал, что буду делать, если он откажется ехать на море. Я спросил себя, хватит ли мне смелости поехать туда одному, и понял, что не хватит, я боялся делать что-то один, поэтому надеялся, что Русский согласится. Я позвонил ему, и он со мной даже не поздоровался.

– Завтра, – сказал он, и я подумал: завтра.

Я заплатил за бутылку водки, триста граммов прошутто крудо, сыр и пакет с четырьмя панини. Кассирша посмотрела на меня так, будто я инвалид или что-то в этом роде. Я приготовил нам перекус, нарезал сыр и прошутто, положил в панини, завернул их в бумажные полотенца, потом в фольгу. Проверил, как там поживает бутылка воды, которую положил в морозильник накануне вечером. Она замерзла в лед. Я достал сумку-холодильник, поставил ее на пол. Открыл дверь кладовки и отыскал пакет со снаряжением, принес в комнату. Вытряхнул содержимое пакета на ковер.

Там были черная маска, черная трубка, черный водолазный костюм – только для верхней части туловища. Ласты тоже черные.

Я все положил в пакет, потом надел плавки, сверху штаны – выходить из дома в шортах было для меня делом неприемлемым.

Приготовил большое полотенце, закрыл окна, опустил жалюзи. Сел в темной гостиной и принялся ждать. Русский опоздал на полчаса. Он позвонил мне, я встал с дивана, пошел на кухню, взял панини из холодильника и положил их в сумку-холодильник, потом положил туда водку и бутылку замороженной воды. Вышел из дома, открыл дверцу и сел в машину.

– Готов? – спросил я у него.

– Всегда, – ответил он мне.