Неаполитанские хроники

Они стали осведомляться о нем, и им сказали, что он вместе с монахами ушел в монастырь. Тогда, держа в руках заряженные ружья, они ворвались в монастырь и все четверо принялись кричать:

— Да здравствует его величество король Испании! Пусть никто более не подчиняется Мазаньелло!

Затем, приняв эти меры предосторожности, они вошли в клуатр и стали звать:

— Мазаньелло! Синьор Мазаньелло!

Мазаньелло услышал свое имя, поднял голову и направился в ту сторону, откуда доносились эти голоса.

Открыв дверь в коридор, он спросил:

— Вы ищете меня? Я здесь, любезный мой народ!

Но ни кротость, звучавшая в его голосе, ни ласковый тон его вопроса не могли разжалобить убийц. Все четверо выстрелили одновременно, а так как ружья у них были заряжены картечью, он упал как подкошенный, получив девять картечных пуль и успев произнести лишь одно слово:

— Неблагодарные!

Ну а поскольку он был еще жив, один из них добил его кинжалом.

* * *

Народ, узнав о смерти своего предводителя, не проронил ни слова сожаления.

Банальный страх был тому причиной? Или то было проявление неблагодарности и равнодушия?

Убийцы позвали мясника, который ударом топора отрубил Мазаньелло голову и насадил ее на конец пики; толпа видела, как эту голову пронесли по церкви, но ни один голос не призвал к мести.

Лишь протяжный гул пронесся над толпой:

— Он мертв! Он мертв!

И к этой жестокой, безмозглой и неблагодарной толпе вернулись все ее кровожадные инстинкты; часть самой подлой черни схватила несчастное обезглавленное тело и с радостными криками поволокла его по улицам, стремясь заручиться поддержкой тех, чьи дома она сжигала по приказу Мазаньелло. В конце концов это растерзанное, изуродованное, облепленное грязью и залитое кровью тело швырнули в какую-то яму, зиявшую между Капуанскими и Ноланскими воротами, а отрубленную голову — в один из городских рвов Неаполя.

Тем временем четверо дворян сняли со столба тело казненного дона Джузеппе, приставили к телу голову и ногу, отрубленные палачом, и похоронили его на глазах у того самого народа, что рукоплескал этой казни.

Вице-король сдержал слово, данное убийцам, и добросовестно выплатил им обещанную сумму. Радость его была столь велика, что он без разбора обнимал всех, кто приходил поздравить его с этим успехом. Он приказал выставить в соборе реликварий с кровью святого Януария и отслужить благодарственный молебен.

Брата Мазаньелло заключили в тюрьму, а тем временем посланные герцогом негодяи, набранные среди самого подлого простонародья, оскорбляли жену убитого, плевали ей в лицо и насмешливо называли ее «ваше высочество».

Однако открыто выказываемая вице-королем радость по поводу смерти Мазаньелло и оскорбления, наносимые его семье, открыли народу глаза. Вначале пошли разговоры о том, что вице-король не сдержит теперь ни одного из своих обещаний, поскольку нет больше Мазаньелло, который заставил бы соблюдать их; затем люди увидели, что хлеб, который стали продавать на другой день после убийства Мазаньелло, весит на шесть унций меньше положенного, и вспомнили, что Мазаньелло, этот строгий судья, приказал повесить булочника, чей хлеб имел недовес всего в две унции.

И Мазаньелло — предатель, бунтовщик — за одни сутки вновь стал тем, кем он был на вершине своей власти, то есть отцом народа и освободителем отечества.

Если бы хлеб весил на одну унцию больше положенного, а не на шесть унций меньше, то о Мазаньелло, возможно, и не вспомнили бы.

Однако судьба распорядилась иначе: отрубленную голову вытащили изо рва, где ее грызли псы, а тело — из грязной ямы, куда его швырнули; то и другое отмыли, обсушили, надушили, голову приладили к телу и дошли до того, что стали прикладываться губами к рукам и ногам покойника, словно к мощам святого.

Все вспомнили, как он дважды предсказывал свою преждевременную смерть и неблагодарность народа; заговорили о том, что Бог наделил его пророческим даром, терли четки о его тело и кричали:

— Блаженный Мазаньелло, святомученик, молись о нас!

В тот же вечер по городу разнесся слух, будто в ответ на эти восхваления покойник поднялся на ноги и благословил народ.

И тогда встал вопрос о том, чтобы устроить в его честь пышное погребальное шествие.

Покойника поместили на носилки, покрытые златотканой парчой, набросили на него королевскую мантию, голову его украсили лавровым венком, в правую руку ему вложили обнаженный меч, в левую — жезл главнокомандующего; восемь священников несли его на своих плечах, звонили все колокола, сто тысяч человек участвовали в этом шествии.

Герцог испугался. Тот, кто велел убить его, тот, кто велел отслужить благодарственный молебен по поводу его смерти, отправил для участия в погребальном шествии восемь своих пажей с факелами в руках и всех своих телохранителей, приказав воздать бедному рыбаку те же почести, какие полагаются военачальнику, павшему в разгар победы.

Погребальный кортеж вышел из церкви Санта Мария дель Кармине в восемь утра, проследовал по всем главным улицам города и вернулся в церковь около шести вечера.