Неаполитанские хроники

На первый взгляд хутор кажется необитаемым: ставни дома закрыты, никаких признаков жизни никто не подает.

Было очевидно, что берсальеров не заметили, ведь иначе разбойники, видя их как на ладони, непременно открыли бы по ним огонь.

Майор не намерен давать им на это время; он разделяет свой отряд на три группы: одна обойдет хутор сзади и взберется на скалу, к которой он прислонен; другая атакует его в лоб; что же касается самого майора, то он вместе с национальными гвардейцами и несколькими остающимися у него берсальерами перережет дорогу к границе.

Едва все эти распоряжения были отданы, из дома выскочил какой-то человек и со всех ног бросился бежать.

Майор, который не покидает седла даже там, где его солдаты с трудом удерживаются на ногах, во весь опор устремляется вслед за беглецом и шагов через тридцать догоняет его.

В руках у разбойника испанский карабин; спиной чувствуя, что позади него галопом скачет лошадь и она вот-вот собьет его с ног, он оборачивается и, прицелившись в майора, который находится всего в двух шагах от него, кричит:

— Тебе конец!

— Ну тогда стреляй! — отвечает майор.

Разбойник стреляет. Карабин, хоть и недавно заряженный, дает осечку.

— Теперь мой черед, — говорит майор.

Он нажимает курок; пистолет дает осечку.

Это был скверный пистолет, который майору дал капитан национальной гвардии Санта Марии и в котором даже не было капсюля.

Перехватить пистолет за дуло и рукояткой нанести бандиту страшный удар по голове было делом одной минуты.

Он покачнулся, и в то же мгновение национальный гвардеец, примчавшийся на помощь майору, насквозь проткнул беглеца штыком.

Пять или шесть подоспевших берсальеров изрешечивают его пулями.

Как выяснилось позднее, мертвый — а живой человек в одно мгновение превратился в мертвого — имел в отряде чин полковника и звался Агостино Лафон. Это, без сомнения, был испанец французского происхождения, на что явно указывает его имя.

Тем временем завязалась перестрелка между берсальерами и засевшими в доме разбойниками. Последние, видимо, были настроены обороняться с отчаянной решимостью; кроме того, они во многом рассчитывали на невыгодную позицию берсальеров. В самом деле, берсальеры не могли захватить дом, ворвавшись туда через дверь: она была низкой, узкой, прочной и, вероятно, хорошо защищенной, а что до окон, то вести по ним действенный огонь нападающим мешал уклон земли. И тогда, чтобы оказаться на одном уровне со своими противниками, берсальеры взбираются на заснеженные деревья и ведут оттуда огонь с пятидесяти метров. Превосходные стрелки, вооруженные карабинами высокой точности, они обладают явным преимуществом, и четыре или пять разбойников падают мертвыми.

Между тем сержант, с десятком берсальеров обошедший хутор с тыла, придумывает способ положить конец бою; он посылает вперед одного из солдат, и тот, перебираясь со скалы на скалу, залезает на крышу дома, через какую-то щель проникает на чердак, поджигает солому, которой тот завален, а затем поспешно удаляется.

И тогда бой затихает; все прячутся, словно в засаде, ожидая, когда пламя выгонит из дома засевших там разбойников.

Внезапно дверь распахивается, и, с белым платком в руке, из нее выходит Борхес.

К нему кидается лейтенант Стадерини и кричит:

— Сдавайтесь, а не то пристрелю вас всех!

Борхес бросает к своим ногам кинжал, который он держал в руке, и говорит:

— Свою саблю я отдам только майору.

— Я здесь, — приблизившись к ним, произносит майор.

— Сударь, я сдаюсь, но лишь в качестве военнопленного, — произносит Борхес.

— Никаких соглашений с разбойниками! — отвечает майор. — Сдавайтесь, иначе я вас пристрелю.

Покачав головой, Борхес протягивает офицеру свою саблю и шепчет по-французски:

— Чересчур молод для майора!

В эту минуту обрушивается кровля дома и из всех окон вырываются языки пламени.

Бой закончен.

В плен взяты восемнадцать разбойников, убиты шесть. Тело одного из этих шести так и не нашли: оно сгорело в доме.

Среди берсальеров один ранен тяжело, двое — легко.

Захвачены семнадцать лошадей, вся поклажа и документы.

Около полудня отряд двинулся по дороге на Тальякоццо.

Все это происходило в воскресное утро, 8 декабря, в то самое время, когда началось извержение Везувия.

По пути Борхес хранил молчание. Он скрутил и выкурил несколько сигарет, а затем, бросив опытный взгляд на берсальеров, промолвил по-французски:

— Прекрасный отряд, отличный отряд!

Потом вдруг, обращаясь к офицеру, с саблей в руке шагавшему подле него, он заявил:

— Клянусь, я намеревался дать королю отчет о своей миссии и сказать ему, что Крокко Донателло — негодяй, а Ланглуа — спесивый дурак.

На подходе к Тальякоццо берсальеры увидели, что все население городка высыпало на дорогу: горожане знали об экспедиции майора Франкини и с нетерпением ждали его возвращения. Едва завидев отряд, толпа бросилась ему навстречу и стала кричать:

— Да здравствует наш Франкини! Смерть испанским разбойникам!

Борхес повернулся к своим товарищам и с печальной улыбкой произнес:

— Вот об этом нам не сказали ни слова, когда нас вербовали.