Неаполитанские хроники

Его отличало прежде всего хладнокровие и бесстрашие во всех сражениях в окрестностях Сольсоны, во всех атаках на города Манльеу, Мойя, Риполь и др. В одном из таких сражений погиб его брат Антонио, а сам он получил несколько ранений.

В 1840 году, в ходе эмиграции карлистов, Борхес поселился в Белле и занимался там ремеслом переплетчика вплоть до 1847 года, то есть до начала второй военной кампании. Часы досуга в те годы он употреблял на чтение военных сочинений и, в особенности, «Записок Юлия Цезаря».

Во время кампании 1847–1849 годов он проявил те же превосходные качества, что и в предыдущей кампании, однако соперничество со стороны других карлистских командиров не раз лишало его способности действовать. Как раз в то время он получил чин бригадного генерала и именно в таком качестве позднее, в 1855 году, вернулся в Испанию. Лично для него эта новая кампания, хотя и короткая, оказалась удачной, ибо он единственный из всех карлистских командиров добился в ней определенных успехов. Но страна жаждала мира, и там, где вначале Борхес обретал поддержку и многочисленных сторонников, в итоге он встречал лишь отчужденность и врагов. И тогда он сумел осознать, что время карлизма прошло и что страна претерпела едва ли не коренные изменения.

Борхес был среднего роста, смугл лицом; нос у него был слегка приплюснутый, а его черные сверкающие глаза выдавали необыкновенный ум и проницательность. Хотя ему исполнилось всего лишь сорок девять лет, волосы у него были совершенно седые, причиной чего, несомненно, стали тяготы и заботы его опасной жизни. Он отличался прекрасными манерами, был любезен в беседе, изъяснялся изящно и непринужденно и потому легко завоевывал симпатии всех, кто с ним сближался.

Но когда дело касалось военной службы, он был непреклонен; ему удавалось вызывать одновременно страх и любовь у своих солдат, никогда не покидавших его даже в минуты величайших опасностей. Начальству он подчинялся, не возражая и не ропща, и потому хотел, чтобы его собственные подчиненные повиновались ему точно так же. Принцип слепого повиновения был для него почти религиозной заповедью.

Он самым суровым образом карал всех, кого подозревал в измене или в пособничестве врагу; этим, возможно, и объясняется большое количество жертв, без каких бы то ни было очевидных оснований принесенных им на алтарь дела, которое он защищал.

Приведем два случая из его жизни, свидетельствующие о том, до какой степени он был непреклонен в отношении всего, что касалось военной службы и присяги.