Неаполитанские хроники

Ну а теперь, когда вы уже знаете, кем были его дед и прадед, и когда мы рассказали вам, что представляли собой его отец и дядя, давайте посмотрим, какого человека отыскало Провидение на одной из высших ступеней общества, дабы сделать его преемником нищего лаццароне с площади Меркато Веккьо.

IV

Ну вот, дорогие читатели, мы и подошли к нашему герою.

Будучи младшим сыном в семье и потому с детства предназначенный к церковному поприщу, юный принц еще в колыбели получил четыре главнейших аббатства Франции.

В пятнадцать лет он уже был архиепископом Реймским.

Но владение несметными богатствами и надежды на высочайшее положение — ибо, подобно своему двоюродному деду, он обязательно должен был достичь кардинальского сана — лишь с крайним трудом обращали его мысли в сторону религиозных воззрений.

Еще будучи совсем юным, он уже шатался по улицам Парижа, облаченный в светское платье, и аббат де Гонди, повстречав его однажды без тонзуры, в коротком плаще и со шпагой на боку, воскликнул:

— Вот маленький прелат, принадлежащий к весьма воинственной церкви!

И в самом деле, г-н де Реймс, как его тогда называли, был очаровательным кавалером, наделенным слегка заостренным носом с небольшой горбинкой, прекрасно вылепленным лбом, выразительным взглядом и по-настоящему аристократическими манерами.

Надо полагать, что так все и обстояло, поскольку строгая г-жа де Мотвиль, чрезвычайно порицавшая его беспорядочные любовные связи, не могла удержаться, чтобы не сказать:

«Охотно веришь, что эта семья происходит от Карла Великого, ибо в том, кого мы видим сегодня, ощущается нечто, делающее его похожим на паладина и героя рыцарских времен».

К несчастью для юного принца, кардинал Ришелье, не терявший из виду отпрысков знатных семей, не спускал с него глаз.

Всякий раз, когда г-н де Реймс приезжал в столицу, кардинал так подчеркнуто вызывал его к себе и так настойчиво расспрашивал его о новостях вверенного ему архиепископства, что бедный прелат, как ни хотелось ему побыть при дворе, был вынужден возвращаться в свою резиденцию.

Правда, у себя в резиденции он обретал г-жу де Жуайёз, муж которой, Робер де Жуайёз, сеньор де Сен-Ламбер, был королевским наместником и управлял Шампанью. Этот Робер де Жуайёз, принадлежавший к знатному роду Жуайёзов, был, впрочем, мужем старого закала, смотревшим на подобные дела так, как смотрели на них при Генрихе IV, и заставлявшим любовников своей жены выплачивать ему пенсионы, которые он проживал с куртизанками.

Любовные отношения архиепископа с г-жой де Жуайёз были настолько общеизвестны, что однажды, когда ее горничная попросила у него для своего брата какую-нибудь доходную духовную должность, находившуюся в ведении архиепископства, принц дал ей на это согласие, но с условием, что, поскольку должность в капитуле он дает ради нее, носить одеяние каноника будет она сама. И в продолжение трех месяцев архиепископство могло наблюдать назидательное зрелище своего архиепископа, прогуливающегося в карете не только со своей любовницей, но и с ее горничной, облаченной в одеяние каноника.

К несчастью для любовницы г-на де Реймса, по характеру он был чрезвычайно непостоянным.

Клятвенно уверяя г-жу де Жуайёз, что он обожает ее, принц время от времени совершал в поисках любовных приключений те самые поездки в Париж, в ходе которых, как мы уже сказали, г-н де Ришелье не терял его из вида.

Однажды г-жа де Жуайёз обратила внимание, что он вернулся оттуда в желтых чулках. Поскольку это не был обычный цвет архиепископских чулок, а принц продолжал носить именно такие, г-жа де Жуайёз поинтересовалась причиной этой странности и узнала, что во время своей последней поездки в Париж он увидел в Бургундском отеле знаменитую актрису того времени, по имени Ла Вилье, игравшую главные роли в трагедиях, и, до беспамятства влюбившись в нее, спросил ее, какому цвету она отдает предпочтение. На что капризная особа ответила: «Желтому».

И тогда молодой архиепископ объявил себя ее рыцарем и обещал ей носить ее цвета; как видим, он сдержал данное ей слово.

Будучи всего лишь младшим сыном в семье, он чрезвычайно чванился своим происхождением, что было одним из его дурачеств.

Во время своего утреннего подъема с постели он, как это подобает принцу Лотарингского дома, приказывал подавать ему рубашку самым высокородным прелатам. Восемь или десять епископов, не желая вызывать его неудовольствия, подчинились этому пышному церемониалу, но, когда однажды подать архиепископу рубашку предложили аббату де Рецу, тот, воспользовавшись предлогом, что хочет согреть рубашку, дабы монсеньор не простудился, уронил ее в огонь, и она сгорела. Послали за другой, но, когда ее принесли, аббат де Рец уже ушел, так что в тот день высокородному архиепископу пришлось удовольствоваться рубашкой, которую надел на него камердинер.