Неаполитанские хроники

Так вот, хоть и держась на почтительном удалении от этих гениев, я имею честь принадлежать к тому же клану самоотверженных поэтов. Два зла разъедают человеческое общество: снизу — нищета, сверху — продажность. Гюго вопиет о нищете, я разоблачаю продажность. Какой прок будет от этого нам самим? При нашей жизни, вероятно, никакого: но погодите, пусть пройдет лет десять после нашей смерти…

Хотя в том, что касается лично меня, говорить так неверно. Сицилия провозгласила меня гражданином четырех главных своих городов. А это, на мой взгляд, уже кое-что!

* * *

Возвращаясь к заговору бурбонистов, замышленному в моем доме, должен заявить полиции, что мой факкино, страшный Чикко, был арестован по чистой случайности. — Доведись вам увидеть этого страшного главаря банды, вы рассмеялись бы ему в лицо.

Судить о его умственных способностях можно по тому, как он обращается с оружием.

В тот самый день, когда он украл у меня лошадь, Василий, мой черкес, дал ему почистить ружье, стволы которого усеял пятнами ржавчины морской ветер. Ну и что делает страшный Чикко? Он берет в руки нож и скребет им стволы моего ружья, словно морковку.

Хитрость, скажете вы? Если страшный Чикко способен на подобную хитрость, я первый готов признать его большим человеком.

По словам полиции, письмо, найденное при нем, навело ее на мысль, что мои слуги затеяли заговор.

Прежде всего, мои слуги вовсе не мои слуги. Они являются слугами короля Франциска II, хотя оплачивает их труд король Виктор Эммануил, в чем они никоим образом не убеждены, видя, что жалованье им выдают те же руки, что и во времена короля Франциска II. Так вот, будучи слугами короля Франциска Пили воспринимая себя таковыми, что ровным счетом одно и тоже, чем еще, по-вашему, они должны были заниматься, как ни строить заговоры в пользу своих хозяев, на службе у которых они состояли — один пять лет, другой пятнадцать, а третий и вовсе пятьдесят? Особенно когда их поставили на службу человеку, который не является ни князем, ни графом, ни герцогом; который не позволяет называть его генералом и целовать ему руки, который не бьет их тростью и хочет, чтобы его называли всего-навсего господином Дюма.

Как вы понимаете, для неаполитанских слуг это верх унижения. И, униженные подобным образом, бедняги только и могут, что затевать заговоры.