Небеса с молотка. В погоне за ближним космосом

КЕЛЛИ: До Аляски мы в первый раз добрались где-то в середине февраля, и контейнеры с грузами там было принимать некому, кроме меня, Билла и еще этого чувака по имени Мэтт, и Милтона. Многие побаивались, как бы нас местные не приняли за залетных отморозков. Ну, многие не многие, а Милтон точно боялся, что мы на таких потянем.

Там же реально снег шел, мороз минус семнадцать, а мы принялись что-то там варганить снаружи, потому что места, чтобы делать что-то внутри, попросту еще не было. Работаешь час-другой, а потом сидишь где-нибудь в помещении с кружкой чая и пытаешься согреть онемевшие пальцы, чтобы продолжать работу. Ты же там на голом мысу этого острова посреди открытого моря, и народ тебе рассказывает, как неделю назад тут у них все контейнеры двухсотмильным ураганом разметало, а мы там как раз контейнеры и грузим вилочным погрузчиком на открытый трейлер на ледяном ветру. Очень много было тяжелого физического труда на этой стройке.

Билл вот поначалу фигел с того, что там в барах можно курить, и радовался, как дитя в кондитерской, но потом даже его всё это достало.

ГИС: Мы там вчетвером впахивали – я, Милтон, Иссак и Мэтт Фланаган. Масса ручного труда и всяких врезок и подключений: воду, электричество, всё пришлось подводить. Был там момент: Милтон за рулем вилочного погрузчика, на вилке огромная стальная стремянка, а на самом верху Иссак пытается выровнять и совместить дырки под болты.

Отдирать и вскрывать всё приходилось монтировками, а то и ломами. В Калифорнии ребята на отгрузке славно потрудились, залив контейнеры жутким черным герметиком в каком-то неимоверном количестве. Подозреваю, как увидят где-нибудь малейшую щелку, так и льют его туда побольше для верности, а потом еще и пальцы скрещивают на удачу.

Местный парень на стартовой площадке без конца твердил нам, чтобы мы всё как следует приваривали понизу. Я ему, типа: «Зачем? Эта штуковина весит две тонны. Куда она денется?» А он мне, типа: «То-то ты удивишься тому, что тут будет твориться, когда налетит шквал под семьдесят миль в час. Он этот контейнер с полтычка в конец улицы загонит. Видел такое не раз. Так что лучше приваривай эту хреновину».

Иссак был нашим спасителем, потому что прихватил с собой видеоигру. А еще у нас была целиком вся гугловская «Планета Земля». Из-за погоды и долгого светового дня в тех широтах мы выезжали на рассвете, а возвращались до заката, так, чтобы никому в темноте там водить не приходилось. К этому нас Милтон призвал, и я ему за это благодарен. Дорог местных никто из нас не знал. И к тому же на них постоянно возникали классические аляскинские пробки из-за стад животных.

И там у них белоголовых орланов, как у нас голубей. Величественные все такие, пока не застанешь его гордо восседающим на мусорном баке с добытым оттуда бигмаком в клюве. Они там главные помоечные животные.

ЛЕФЕВР: Когда мы туда только добрались впервые, красота нас просто поразила. Принялись всё фотографировать, селфи делать. На Аляске-то я и раньше бывал, а вот на остров у берегов Аляски попал впервые. Затем мы приступили к работе, и поначалу у нас и там всё шло весело.

Ко второй неделе всё немножко пошло вразнос и не по уму. Работаем по двенадцать – четырнадцать часов в сутки, а то и больше. Гоним и гоним. Давим и давим. Никаких больше красот на Кадьяке не видим, одну только стартовую площадку. Два месяца такой жизни дались тяжеловато.

Под конец стало то и дело возникать чувство, что это никогда не кончится и ничего из этого не выйдет.

КЕЛЛИ: Так ведь на Кадьяке, кроме работы, и заняться-то нечем. Но это было круто. Мы всё наконец подготовили, а затем – после долгого-долгого времени там – именно мне выпало нажать кнопку «пуск» и отправить ракету в настоящий полет.

Там было секунд двадцать полнейшего удовлетворения, когда мы провожали ракету в свободный полет. Затем была еще пара секунд сброса накопившегося в ЦУПе нервного напряжения, а потом, типа: «О блин, обратно вниз пошла».

Ракеты нам видно не было, но цифры телеметрии были еще как видны. Она шла вверх, а Бен Брокерт озвучивал значения ускорения, а потом он вдруг умолк, так как ускорение сделалось отрицательным, то есть ракета стала падать. Вот Бен и умолк.

Как она упала, в ЦУПе было не только слышно, но и тряхануло основательно. Она же грохнулась в какой-то миле от нас. Бабахнуло дважды: первый раз от ударной волны, поскольку падала она на сверхзвуковой скорости, а второй – от взрыва при ударе о землю. Бен на это, типа: «Вот мы и потрясли Землю! Поаплодируем Милтону, его номер удался!» Рассмешил-таки.

ЛЕФЕВР: По-моему, у нас там было перед этим еще шесть попыток или около того. Каждый раз мы все выметались со стартовой площадки, а через какое-то время шли обратно что-нибудь устранять или чинить. Когда она наконец улетела, мы все были чуть ли не в шоке, настолько привыкли к тому, что вот-вот кто-нибудь скажет: «Ну ладно, пора возвращаться вниз, лезть в нее и всё отключать». На этот раз всё пошло по-другому.

Она взлетает. И как только она оторвалась, сразу отпустило: всё, меня это больше не касается.

Радостно было, конечно, что ей наконец удалось стартовать. Но у меня лично в тот момент главным чувством было что-то вроде: «Вот и хорошо, справился, свободен». Мне хотелось одного – очистить стартовую площадку от ракеты. В этом, собственно, изначально состояла цель моего там пребывания.

Мы с ребятами были снаружи, смеялись и плакали, как малые дети. Нам было так хорошо, а затем послышался характерный нарастающий свист. Туман был такой густой, что скрадывал направление. Ракеты нам и подавно не было видно. Так что мы просто стояли и слушали: «Да где ж эта сучья падаль? Убьет всех или как?»

А затем она грохнулась оземь и гулко так рванула, а мой дружбан: «Ой, взорвалась!» Я ему: «Да ты, мать твою, радуйся! Скатертью дорога, избавились от этой дряни, ты хоть врубаешься? Теперь спокойно займемся второй».

КЕЛЛИ: На следующий день прибыла целая делегация товарищей из космопорта. У них же в свое время уже был колоссальный взрыв, после которого они целую вечность всё там собирали обратно по кусочкам. Вот их ветераны и принялись нам выговаривать, типа: «Да уж, наворотили вы тут хреновых дел».

Вообще, накануне было как-то дико наблюдать по видеосвязи, как дома в Аламеде народ ликует и обмывает это дело шампанским, блин. Потому что на Аляске мы через четверть часа после взрыва уже работали как проклятые. А нас там, типа, всего шестеро. И это было жуткое и очень тоскливое переживание: сами, в одиночку запустили ракету, а теперь сами же и собираем обломки. Никакой эйфории точно не было. Не было и близко ощущения, что мы достигли почти всего, чего хотели.

ЛЕФЕВР: Мы рухнули с небес обратно на землю и вдребезги разбились. Там были миллионы осколков, и нам всё это было нужно найти и собрать, сначала все батареи по кусочкам, и мы это сделали. Затем гелиевые баки. Один нашли, от второго лишь фрагмент. Нам надо было сразу отключить все эти баки и всё прочее, и всё это на свой страх и риск.

Я пошел первым, поскольку у меня не было ни семьи, ни чего-то там еще, и я даже пытался делать вид, будто мне наплевать. Но, хм, если честно, страшновато было. Бак валяется неподалеку от стартовой площадки, а из него водород шарашит. Похоже на зону боевых действий, всё шипит и того и гляди рванет.

Хорошо было видеть всё это разбросанным по частям, и никакого желания – снова собранным воедино. Мы не хотели грузить уцелевшие части в контейнер и везти обратно домой. По мне, лучше пусть это будет раскурочено на миллион частей, чем жить с таким говном в сборе под боком – во дворе ли по месту работы или даже просто где-то по соседству, – и изо дня в день ругаться, завидев его: «Боже, чертова железяка, как я тебя ненавижу!»

Когда я к месту взрыва вышел в первый раз, там уже были кое-какие местные с полигона, и один из них, по-моему, реально обоссался. Но никто из них ничего толком даже и вымолвить не мог. Всё только, типа, «мощно, блин», «далеко пойдете, мужики» и тому подобное. Понятно, что мы там все были на взводе, вот они реально и не хотели омрачать нам праздник.

КЕЛЛИ: У нас же чертовски много времени заняла подготовка к этому запуску – и вот результат. Я просто сломался. Сколько раз уже хотел уволиться. И вот она, реальность: мы привезли недоделанную ракету. Взяли и пригнали морем ракету, в принципе не готовую к штатному запуску. Проторчали на Аляске двенадцать недель за три пусковые кампании. А по-хорошему всё полагалось бы сделать дома, и тогда нам хватило бы трехчасового тура на этот Кадьяк.

ЛЕФЕВР: В целом всё было реально мило и хорошо. Есть, конечно, крутые вещи по жизни, но запустить ракету – это, по-моему, круче некуда. Особенно с небольшой и дружной командой, чтобы потом всем вместе это дело и отпраздновать.

Я лично, знаете, вывез с Аляски сувенир в память об этом запуске. Там же был труп кита рядом с гостиницей, вот мы и погрузили один позвонок в контейнер для отправки обратно в Калифорнию. Он там до сих пор у меня – и реально смердит!

Я его приношу домой, кладу в ванну, пытаюсь отдраить. Смердит. Заливаю хлорным отбеливателем, я же гений, верно? Смердит. Да, и еще оказывается, что внутренняя мозговая часть этого позвонка ведет себя как губка, впитывая воду через срез. Поначалу он весил пять-шесть фунтов, а после всех этих примочек – фунтов сорок, наверное.

В общем, я его залил горячей водой со щелочью и оставил в ванне на несколько часов отмокать, а когда вернулся, то весь дом этим дерьмом пропах, еле проветрил. Ладно, думаю. Погружаю его, типа, в двадцать мусорных пакетов, чтобы смрадная жидкость не протекла. Лето же на дворе! Выношу и оставляю его на самом солнцепеке в машине, проделав дырку в пакете для испарения. Возвращаюсь, и вот это ужас так ужас. Гниющая ворвань. Это смрад такой, как если оставить жир на кухонном столе, пока он как следует на протухнет, а затем разжарить с помоями на плите. Поскольку я тупой, то до меня только тут дошло, что лучше просто оставить его где-нибудь на свежем воздухе и дождаться, пока всё не догниет и не выветрится. Наверное, я подсознательно опасался, как бы его кто-нибудь не украл. Не для того же я припер с Аляски эту гребаную китовую кость.

И я нашел укромное место у нас на заводе во дворе и там этот позвонок спрятал. И там он наконец высох. Теперь я держу его у себя в квартире, но только не на самом виду, а то мало ли что, – а под кофейным столиком.

КАРЛСОН: Всё это в прошлом, и теперь мы тут с нашей Rocket 2 и заняты только ею. А так, конечно, мы очень много времени провели на Аляске в этом году. Мы с Милтоном, к примеру, наверное, треть календарного года в Кадьяке просидели.

КИТЕР: По моим оценкам, где-то 115–120 дней.

КАРЛСОН: Середина октября теперь, и две недели как пошел наш новый срок тут. На этот раз мы отправили сюда ракету не морем, а по воздуху – зафрахтованным грузовым C-140[184]. Это позволило доставить ее по месту за два-три дня, а не за восемь – десять, как в прошлый раз. Генеральную репетицию пуска мы провели уже через день после доставки.

Обнаружили утечку жидкого кислорода и за полтора дня ее отыскали и устранили. Всё готово, остается дождаться подтверждения лицензии на запуск от FAA.

С Rocket 1 цель была просто запустить ракету и собрать какие-никакие данные, и мы ее достигли. Цель же запуска Rocket 2 – дать отработать первой ступени от начала и до конца и протестировать отделение второй ступени. И хотим, конечно, преодолеть порог Qmax в начале второй минуты после отрыва.

Ведь тут как: ты взлетаешь – и поначалу разгоняешься неспешно, а потом чем выше ты летишь, тем всё более разреженной становится атмосфера. Но тут приходит момент, когда ты достиг очень и очень высокой скорости, а остатки атмосферы еще присутствуют и создают максимальное аэродинамическое сопротивление, крушат и давят твою ракету, да еще и сбивают ее с курса турбулентными завихрениями. Это самый жесткий участок трассы, и, если что-то в ракете сделано не так, ее сломает напополам, как тростинку. Лишь преодолев эту точку, ты можешь считать свою ракету и системы управления ею потенциально годными и спокойно продолжать их дорабатывать.

Самым острым вопросом при подобных испытаниях всегда остается общественная безопасность. Как никого не убить и не покалечить. Следом идет вопрос об оправданности всех этих хлопот и рисков. Доказать людям, что ты решил все проблемы и получил на выходе нечто летающее и стоящее затрат на покрытие этих рисков. Нельзя же уподобляться ребятам из гаража, которые ничего не документируют, а просто играют в постройку ракет себе на радость.

КИТЕР: Есть инженерный аспект, и есть юридический аспект всего этого. Тут же на космодроме полно людей на инспекторских должностях. Они смотрят на всё это скорее с юридической, нежели с технической точки зрения. Сначала вы что-то документируете и согласовываете, а только потом делаете, а они следят, чтобы вы делали ровно то, что согласовано. Еще одна сторона – лицензирование, и на это есть своя группа надсмотрщиков, которая докапывается до всяких технических деталей проекта, проводит экспертизу безопасности полетов, траекторий, зон риска и убеждается, что всё это в пределах нормы.

Наконец, мне нужно в достаточной мере вникнуть в конструкцию ракеты, чтобы проанализировать ее и представить убедительные доказательства того, что она не несет угрозы для обычных людей. Как правило, этот риск контролируется через систему аварийного прекращения полета. Создается зона безопасности, над которой могут летать ракеты, – в идеале полностью безлюдная, на практике же с риском для населения в пределах допусков. Главная прелесть Кадьяка как раз в том, что у нас тут вокруг совсем безлюдно. Есть такая штука под названием «анализ ожидаемых потерь». Так он для этой местности дает столь низкие прогнозы, что мы тут имеем намного более гибкие условия от FAA.

КАРЛСОН: Нам пришлось дожидаться завершения расследования нашей первой аварии, чтобы получить разрешение на новый запуск. Таковы правила. Не то чтобы это нас сильно затормозило, но лишней работы прибавило. Нам повезло, что по всем критериям мы уложились в категорию «неудачный запуск» – самую легкую и требующую минимального расследования. Ракета упала внутри периметра ограды вокруг пусковой установки и не несла угрозы для жизни людей. Эту площадь нам удалось оперативно очистить, и никакого ущерба окружающей среде нам также вменять в вину не стали. В каком-то смысле та авария вообще причинила очень мало ущерба.

Если хочется сделать ракету предельно надежной, это приведет к ее неимоверной дороговизне. Такие ракеты нужны для отправки в космос людей или какого-нибудь сверхдорогого оборудования вроде драгоценного космического телескопа, на постройку которого ушли пара десятилетий и миллиарды долларов. Для вывода же на орбиту спутников ценой всего в тысячи долларов, а особенно серийных и вполне взаимозаменяемых спутников связи в составе группировок, такая надежность не нужна.

Мы хотим сделать полеты на наших ракетах общедоступными по цене. Это я не к тому, что мы намерены строить бросовые ракеты и замусоривать ими воды Мирового океана, а к тому, что мы пытаемся найти оптимальный баланс между чуть бо́льшим риском и ценовой доступностью. Мы идем по пути покупки имеющихся в открытой продаже серийных комплектующих, которые, при всей их дешевизне, прекрасно работают по всему миру в составе различной техники, а не заказываем за миллионы долларов штучные изделия, изготавливаемые вручную и тестируемые до посинения, как это принято в традиционном ракетостроении. Мы сознательно берем на себя несколько больший риск, и нам по-настоящему важно, чтобы это видели и понимали власти, будь то дирекция космодрома или инспектора FAA, и готовы были с этим мириться и сотрудничать с нами. И самое хорошее во всем, что случилось, – это именно то, что мы реально встретили понимание со стороны FAA, чего я лично, если честно, не ожидал.

КИТЕР: В день запуска я, понятно, должен быть готов к худшему. Иначе нельзя, потому что я обязан мгновенно реагировать на любой из возможных негативных сценариев, включая самые катастрофические. В ночь перед стартом мне обычно не спится, вот я и занимаюсь ментальной самоподготовкой к худшему. Думаю, самое важное для меня – чтобы хотя бы внешне казалось, что я спокоен и всё держу под контролем, в случае развития какого-либо кризисного сценария, поскольку все эти ребята – по молодости, понятно, – теряются и не знают, как быть и что делать в катастрофических ситуациях типа «ой, сейчас рванет!».

ХОФМАНН: Дирижировать запуском Rocket 2 буду я. Никаких курсов подготовки к этой роли не существует.

Сама процедура обратного отсчета перед запуском включает двадцать две страницы инструкций мелким шрифтом относительно всяческих предстартовых проверок и приготовлений. Но лишь последние пять – десять минут – это тот отрезок, когда сердце начинает реально заходиться от волнения. Ты пытаешься убедиться, что всё сделано, и в то же время спешишь уложиться в срок, чтобы отсчет дошел до нуля к назначенному времени пуска. Но самый захватывающий момент наступает, когда доходишь до пункта «Всё загружено и готово к отправке; все дают зеленый свет и сигнализируют о готовности к запуску».

Это трудно. Вроде бы ты уверен в том, что делаешь. Более того, ты обязан быть уверенным, потому что ты возглавляешь запуск, ты проводишь процедуру отсчета, ты устраиваешь эту перекличку со всеми, ты держишь руку на пульсе всего и вся и контролируешь движение вперед, но тебе ни на миг нельзя поддаться соблазну этим возгордиться или хотя бы просто подумать: «Вот я какой молодец, всё держу под контролем». Это тот самый здоровый уровень нервозности, который всегда должен быть – и всегда был у меня при запуске ракет. Там нужно быть на таком уровне адреналина, когда только что не кричишь: «Я готов и держу всё в поле зрения, я ничего не упущу из виду и не прогляжу чего-то важного, из-за чего придется потом кусать локти».

КАРЛСОН: А я вот ко дню запуска, напротив, привожу себя в расслабленное состояние. Не напрягаюсь, не нервничаю, не накручиваю себя и даже понятия не имею, какое у меня артериальное давление, но определенно чувствую себя намного спокойнее, чем накануне. Умонастроение и состояние души в день запуска у меня такое: я сделал всё, что мог, и будь что будет. Нужно отбросить назойливые мысли, лишающие ночного сна, и просто пройти эту предстартовую процедуру обратного отсчета – и, ну вы понимаете, реально оказаться целиком здесь и сейчас, в настоящем, и делать то, что делаешь. Всё прошлое забыто, а будущее не наступило.

Ты сделал всё, что можешь. Теперь тебе остается лишь принять то, что придет с прочтением следующей строки процедуры. Уровень стресса в пункте управления реально высочайший. Каждый справляется с ним по-своему. Ты делаешь всё, что можешь, чтобы натаскать людей. Делаешь всё, чтобы дать людям понять, что мы сегодня прорвемся и всё будет хорошо. Есть люди, которым в пункте управления не место. Нужно уметь отбирать туда тех, кто обладает навыками оперативного принятия ответственных решений под мощным психологическим давлением.

Многое из того, что мы делаем, для меня всего лишь тяжелый инженерный труд, а вовсе не нечто на грани научной фантастики. Фантастика для нас – это задуманная нами на будущее конвейерная сборка ракет-носителей, поскольку раньше в аэрокосмическом ракетостроении такого никто не делал. В военной промышленности это есть. В авиастроении есть. А в ракетостроении никто ничего подобного так должным образом и не отработал.