Небесное дитя

Я все еще не понимаю, зачем приехала. Про Селиана понятно, а я? Если правда, что страдающий человек вечно пребывает в состоянии ожидания, то на что я, собственно, надеюсь? На то, что спокойствие этого острова сотрет воспоминания о лжи и боли?

Я иду вдоль пляжа, промокла. Сольвейг встречает меня с полотенцем, улыбается, я вытираю воду, капающую с волос. Из холла мы слышим Селиана, который возится на кухне с Локи. Вместе с Сольвейг они нарезали клубнику, а собака с превеликим удовольствием ее пожирала.

Я беру чашку кофе с молоком, пробую пирожное. Я практически не могу есть, постоянно делаю вид, что очень вкусно, восхищаюсь, а сама раздракониваю еду и оставляю на тарелке. Меня тошнит и от фруктов, и от орехов, от всего.

Сольвейг говорит, что посидит с Селианом, если я захочу прогуляться в одиночестве. Он бы помог ей починить гнезда и смастерил бы что-нибудь в студии, он ведь любит работать руками.

Когда речь идет о моем ребенке, я напрягаюсь. Я вечно настороже и постоянно страдаю от материнской неполноценности. Я уже хочу вежливо отказаться, но слышу покашливание: Селиан все слышал, и предложение его вдохновило.

* * *

Селиан

Время здесь другое, скользящее.

В холле пансиона есть деревянные часы. Я тайком касаюсь маятника всякий раз, когда прохожу мимо. Он напоминает мне о бабушкиной сказке про часы, которые бьют после полуночи — тринадцатый час…

В саду я присоединяюсь к Сольвейг. Она сажает помидоры прямо возле сирени, я поливаю. Сосед, с которым Сольвейг дружит, собрал две сотни видов сирени. Я говорю, что бабушка тоже любит редкие растения. Мне обещают дать семена, чтобы я посадил в горах Марвана, но предупреждают, что уход за растениями — битва. Сольвейг поднимается и вытирает руки о фартук. Меня поражает ее огромный рост.

Она прижимает палец ко рту и делает мне знак: не двигайся. С лесного бука по стволу головкой вниз спускается белка. Смотрит на нас маленькими черными глазками и вдруг исчезает за широкой веткой. Ее рыжий хвост промелькнул как молния. Сольвейг показывает мне буковые орешки, оставленные белкой на земле: «Для твоей коллекции».

* * *

С Сольвейг беседует высокий блондин, они стоят перед корабельным ангаром, где мы оставляем велосипеды. Она представляет мне своего кузена из Стокгольма, который сколько-то проживет с нами в пансионе. Бородач большого роста на мое приветствие вежливо кивнул, но едва посмотрел в нашу сторону.

Мы с Селианом едем на дальний пляж, полоска такая узкая, что кажется, остров утопает в море. Становится жарко, скоро лето. Я прикладываю руку козырьком: на понтонном мосту кричат дети, они толкают друг друга в море. В ледяную воду спускается деревянная лесенка. Селиан тоже прыгает в море, кричит вместе с остальными, смеется, дивясь своей смелости.

Дети тянут нас за собой, они хотят научить нас ловить крабов, которые живут на песчаных берегах Вена. Пирс Норреборга и окружающие скалы идеальны для волшебной рыбалки. Базовая экипировка: ракушка, привязанная к бурым водорослям. Пока Селиан упражняется в рыбалке, я сажусь и наблюдаю камни, сверкающие блестками слюды, — их так много, они словно звезды, освещающие остров.

Мы возвращаемся с дикого берега. Повсюду редкие кусты можжевельника, которые ветер, будто скульптор, выгибает, как ему угодно, и лиловые венчики на лужайках — это хатьма, эмблема Вена.

Мы идем вдоль поля с колосьями молочного цвета и останавливаемся в тени яблони, чтобы попить. В абсолютной деревенской тишине слышится лишь хруст веток под ногами. Внезапно появляются два зайца, мой сын сияет. Я дую на одуванчики, и крохотные перламутрово-серые зонтики летят в небо и там исчезают. Я загадала желание.

* * *

Склонившись над тетрадью, Селиан взял карандаш, затем выпрямил спину. Думает.

Мы на террасе, и это губительно для учебы, поскольку вид морского пейзажа вдали постоянно отвлекает.

Внезапно на другом конце стола появляется радужная ящерка.

— Смотри, какие невероятные цвета, мам!

— Ты не мог бы с тем же энтузиазмом изучать историю? Сосредоточься…

Глава про индустриализацию, крестьян, «Анжелюса» Милле. Селиан читает внимательно.

— Мама!

— Да, дорогой?

— Ты знала, что на острове Вен больше всего в Европе прытких ящериц?

С нежностью и досадой я вздыхаю. И замечаю, что он опять надел футболку наизнанку.

— Ладно, на сегодня с тебя достаточно, гуляй.

Прямо перед путешествием отец Розали посоветовал мне книгу коллеги. Мне там очень понравился один фрагмент: «Особо одаренные люди перенаселили литературу, они повсюду, и у Чехова, и у Шекспира: они переживают боль, страсть, у них нет кожи, они болезненно чувствительны к проявлениям несправедливости и разбросаны по всей литературе от „Сирано“ до „Гамлета“».

Я думаю о том, что Тихо Браге тоже наверняка был сложным ребенком. В одном из своих дневников я прочла слова Рильке, обращенные к Марине Цветаевой: «Ты уже слышала историю молодого Тихо Браге? Когда ему еще не давали изучать астрономию, он уже знал ее будто наизусть и однажды, лишь посмотрев на небо, открыл новую звезду». Слова «будто наизусть» особенно меня трогают в связи с раздумьями о Селиане.