В моей давней книжке «Земное небо», вышедшей в 1963 году, я иронично писал о рифме. И тонкий слух непременно уловил бы лексические и смысловые аллитерации, ритмы и строфу, которых прежде в русской поэзии не было. Классическая традиция – это отнюдь не повторение того, что уже придумали до тебя. Пушкин когда-то писал:
Представляете, «им пишет всякий»! А сколько было в его пору этих «всяких»? Пальцев одной руки хватило бы, чтоб перечислить. У гения есть примеры верлибра. Пушкин полагал, что будущее за белым стихом. И в то же время обогатил рифмованное стихосложение необыкновенно. Должен заметить, что даже у хороших поэтов ощущается глухота к поискам внутри формы. Скажем, Мартынов или Винокуров всю жизнь писали как бы на одну колодку. Я бежал от массового тиражирования, старался не повторяться. Отчасти и поэтому в последнее время мало пишу и почти не публикуюсь.
[Поэзия] – это странная игра. Казалось бы, зачем говорить в рифму? Но для способных чувствовать богатство красок, переливы звуков русской речи, жить поэзией – великое наслаждение. И в сознании, и в понимании поэзии интуиция играет едва ли не решающую роль. Кого-то привлекает холодность и рациональность Брюсова, иных волнуют живые страсти, льющая через край музыка души Есенина.
Должна ли поэзия быть «глуповатой»?
Присутствует ли в поэзии детство? Ну, наверное, да… хотя сложно сказать. Когда Пушкин обронил, что поэзия, простите, должна быть глуповатой, я думаю, он имел в виду некую бесхитростность, ребячливость. У меня есть стихотворение о Толстом – как тот уходит из дома, по-детски серьезно, крадучись, – тихо-тихо!.. Не понимая, что весь мир уже следит за ним… Или же правда то, что утверждают психологи и что действительно показывает жизнь: мужчина чаще, чем женщина, остается ребенком, большим ребенком.
Не было бы счастья…
Не верьте никому, кто скажет, будто я переводил, потому что обожал переводить. Ничего подобного. У всех поэтов, кто переводит, есть горькие строки о переводах. Скажем, у Арсения Тарковского: «Как болит от них голова». Переводить я начал, как и все мои коллеги, для выживания. Очень много переводили Ахматова, Пастернак, Мартынов, Слуцкий, Самойлов… Поэты не имели возможности печатать свои стихи десятилетиями – спасались переводами. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Благодаря этому у нас образовалась совершенно роскошная школа перевода. Такой во всей Европе нет. Там редко переводят поэты – все делают переводчики. В моей последней книжке «Белые стихи», изданной «Совписом», есть стихи о спасительных переводах.
…Кстати сказать, к 30-летию Победы в 1975 году в издательстве «Прогресс» вышла книга моих переводов «От мая до мая» с предисловием Симонова. В нее вошли стихи коллег из стран Восточной Европы. Много раньше переводил, в частности, литовцев: Межелайтиса, Зиедониса, Марцинкявичуса. Люблю этот край, и он вдохновил меня.
Мы не умеем распоряжаться ресурсами
Когда-то Горький заметил, что обилие пишущих стихи в нашей стране объясняется низким культурным уровнем народа. Звучит парадоксально, но это так.
Угнетает не численность, а низкий культурный уровень молодых. Им знакомы имена Пастернака, Мандельштама, Ахматовой, и то не уверен, что их знают достаточно хорошо. Многих российских поэтов, пусть не такого масштаба, но весьма хороших, вообще не знают: Смелякова, Мартынова, раннего Асеева… Среди молодежи появляются весьма энергичные люди. Они стараются создать видимость, что до них не было вообще никакой культуры. Это жаль. У них свои теоретики и идеологи, порой неглупые, знающие люди, которые внедряют в умы идею, что лишь теперь появляется в этой стране литература. Это не так. Если говорить о культуре России в ее высших точках, она всегда была на уровне высочайшем. Разговоры об упадке культуры кому-то выгодны, но никакого упадка на самом деле не было. Культура жила и продолжает жить своей таинственной жизнью. Другое дело – понижение культурного уровня общества, расползание масс-культуры…
В наше время не только в литературе, но едва ли не всюду вперед выходят колдуны, шаманы, знахари, чумаки, кашпировские. Вся история культуры свидетельствует, что поэзия не участвует в общественной суете. В силу специфического развития России наша литература прошлого века, даже классическая, надо признать, была чрезмерно идеологизирована, кое в чем литература от этого выиграла, но что-то существенное, я думаю, и утратила…