Нечаянная радость

Затем через нашу деревню прошли представители всей Европы. Были здесь крикливые и суетливые итальянцы, словаки в коричневых мундирах со старыми винтовками на веревках, молчаливые мадьярские гонведы, мрачные и сосредоточенные, нахальные и бесцеремонные румыны. Румынских солдат мы в дом не пускали. Уж очень вороватые они были. Обязательно что-нибудь украдут, да хоть зубную щетку. Все эти солдаты воевать не хотели и были пригнаны сюда силком. Шла зима, и мы вертелись как могли, запасаясь продуктами на зиму. Огороды наши были все вытоптаны, потравлены бесхозным скотом, и мы старались как могли, чтобы не голодать. В лесу еще бродило много скота, брошенного беженцами, и мы с дедом ловили его и продавали или меняли у румынских военных кухонь. Повара давали нам крупу, муку, мясные консервы. За мои золотые серьги один румын притащил нам мешок муки.

Надо сказать, когда немецкие и румынские обозы ночью снимались с места и уезжали, после них много можно было найти забытых вещей и даже оружия. Мы с отцом Мисаилом однажды нашли целый ящик сигарет, несколько пар новых сапог, банки консервов, солдатские фляги с коньяком и кофе. Однажды увидели забытый прислоненный к дереву карабин с тесаком в чехле и припрятали его в лесу. Детей я больше держала дома и боялась выпускать их на улицу. Они все понимали и не капризничали. Были такие дни, когда наша деревня была свободна от солдатского постоя, тогда ночью с гор приходили партизаны и просили продукты, лекарства, бинты, соль, спички. Мы давали все, что могли. Я даже, когда провожала их, показала, где в лесу был закопан карабин. В основном, партизан снабжали русские. Татары к ним относились враждебно, но партизаны предупредили их, если донесут немцам, что они бывают в деревне, то доносчики будут расстреляны, а дома их сожжены. Страшное и тоскливое это было время. Если бы не отец Мисаил, все бы мы погибли. Старик все время был на ходу, просто был вездесущ и даже ходил к партизанам в горы и носил им табак, консервы, хлеб. Все это он выменивал у немцев на свои поделки. Он вырезал из дерева ложки, варил их в олифе, разрисовывал, покрывал лаком, делал красивые резные шкатулки, из винтовочных патронов изготовлял зажигалки.

Когда наступили темные, дождливые осенние дни и тоскливые вечера, мы спасались только чтением Библии да утешительными проповедями отца Мисаила. Старик по вечерам садился за стол, раскрывал Библию, находил подходящий к случаю текст и читал нам вслух. Дети и я внимательно слушали его и потом много расспрашивали. В комнате было тепло, потрескивая, жарко горели в печке дрова. На столе, разгоняя темень, мигала коптилка, за окном дул северный ветер и на стекла налипал мокрый снег, а старик читал: «На третий день был брак в Кане Галилейской, и Матерь Иисуса была там. Был также зван Иисус и ученики Его на брак».

А за окном в горах были слышны выстрелы, а далеко за горами шумело море, там, подавая сигналы бедствия, тонули торпедированные немецкими подлодками корабли, в холодных волнах плавали и погибали моряки. День и ночь, отражая немецкие атаки, сражался героический Севастополь – последний русский оплот на захваченной немцами многострадальной Крымской земле.

А в домике нам было тепло, и Христос сохранял нам жизнь, и мы слушали чтение, как Он был на браке в Кане Галилейской. Старик молился по ночам часами, истово клал земные поклоны. Слезы текли у него по щекам. Молился он за всех страдающих, ранами уязвленных, убитых на поле брани, умерших в лагерях за колючей проволокой. Молился за живых, сражающихся на одоление врагов-супостатов, на Русскую землю нашедших. Молился отдельно за Петра-воина, чтобы ему вернуться домой к жене своей Акилине и к родимым детушкам. Молился за священство православное, за убиенных и томящихся в лагерях, за монашествующих, втайне скрывающихся. И, видимо, до Господа доходили его слезные молитвы, и Господь сохранял нас всех. Я верила, что Петр жив и что за таким молитвенником он не пропадет и обязательно вернется домой, хотя ни единой весточки, как он ушел, я от него не получала. Да и как я ее могла получить, если мы были разделены огненным фронтом. Зимой в начале сорок четвертого года, в самые степные морозы и метели немцы начали отходить в западном направлении. Это уже был не планомерный отход, но скорее беспорядочное бегство. В машинах кончалось горючее, и они бросали их и шли в сторону Джанкоя. Много их замерзало в степи. Почти у каждого телеграфного столба сидели они, оледенелые, занесенные снегом, спиной к спине, обнимая свои винтовки.

Наконец, пришло время, и мы увидели наши войска – на американских «студебекерах», с красными знаменами и почему-то в погонах. Я их спрашиваю:

– Вы наши?!

– Ваши, ваши! – кричат.

– А почему в погонах? У наших погон не было.

– Это мать, Сталин такой приказ дал: всем погоны надеть.

Через два месяца пришло мне известие, что Петр лежит в госпитале в Джанкое.

– Ну, отец Мисаил, оставайся с детьми за хозяина, а я поеду к Петру. Может быть, домой его привезу, если его отпустят подчистую, – решила я.