Нечаянная радость

Я поднял руку и стал читать тропарь: «Яко апостолов первозванный и верховнаго сущий брат, Владыце всех, Андрее, молися, мир вселенней даровати и душам нашим велию милость».

Внезапно я перестал ощущать свое тело, перед глазами возникли цветы и бабочки, потом появились хрустальные кресты и прозрачные белые Ангелы, поющие: «Слава в вышних Богу и на Земли мир…»

Данилушка вытащил меня из купели и положил на траву, похлестал по щекам, и я пришел в себя.

– Сомлел ты, Серафим. Но ничего, это с первого раза бывает.

Когда вернулись домой, первым делом помолились перед иконами. Затем Данилушка вынул из ящика какой-то ржавый минерал и растолок его в ступке в пыль и дал мне его пить с молоком.

– Это железо, – сказал он, – тебе это надо.

Потом я опять ел медвежью печень и пил декокт из трав. Теперь каждое утро с Данилушкой мы отправлялись к купели, и я, погрузившись в воду, читал тропарь очередному апостолу. По вечерам, лежа в постели, я молился Христу словами, которые приходили мне в голову: «Господи, Иисусе Христе Сыне Божий, я болен и болен смертельно, но верю, что эта болезнь не будет к смерти. Мне тридцать лет, столько же, как и Тебе было, когда Ты вышел на проповедь. Пожалей создание Свое, оставь меня еще пожить на земле, прости мои согрешения вольные и невольные. Сколько лет Ты мне отпустишь этой земной жизни, столько я буду верно служить Тебе и прославлять Твое святое Имя. Аминь».

Так, в каком-то полусне и помрачении, прошел месяц. Я окреп. Кровотечения из десен и носа прекратились, и я даже стал понемногу помогать Данилушке по хозяйству. О прошлой своей жизни я никогда не вспоминал, считая ее греховной, за что и была мне попущена эта болезнь.

Однажды Данилушка с раннего утра поднял меня с постели и стал запрягать лошадь в двуколку:

– Поедем с тобой, Серафим, к старцам в скит. Пора бы нам исповедаться и причаститься, а то уже грехи давят, душу теснят, надо бы их скинуть с души.

Ехать пришлось километров пять в сторону Усть-Улагана. Накрапывал мелкий осенний дождик, колеса мягко катились по влажной земле, наматывая комья грязи и желтые опавшие листья. Свернули с большака в лес, и колеса запрыгали по корням проселочной дороги. По обеим сторонам дороги стеной стоял темный еловый лес. Наконец показался высокий бревенчатый частокол, как в старинных сибирских острогах, а за ним – церковные купола. Навстречу нам выскочили с лаем две большие лохматые собаки.

– Вот и скит, – сказал Данилушка и широко перекрестился на кресты куполов. Все кругом было огорожено и заперто. Около калитки из дыры в заборе свисала веревка. Данилушка подергал ее, и где-то вдали жестяным звуком заблямкал колокольчик. В калитке открылось малое оконце, и показалось бородатое лицо старого монаха.

– Кого это Господь привел? – проворчал он.

– Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас, – пропел Данилушка.

– Аминь, – ответил монах. – Женщин с вами нет?

– Нет.

– Ну, входите с Богом.

Калитка открылась, и мы вошли во двор.

– Коняшку-то нашу поставь под навес, отец Кузьма.

– А, это ты, Данилушка. Сейчас все устроим. Давно ты у нас не был. А кто это с тобой?

– Это Серафим из Питера. Был очень болен.

– Больной, значит – грешный. Надо теперь Богу послужить, а не бесу лукавому. Как поправится, определяй его к нам, Данилушка, пусть потрудится во Славу Божию.

– Он еще слаб, отец Кузьма, но как поправится окончательно, сам к вам придет потрудиться.

При этих словах у меня прыгнуло и радостно забилось сердце. Значит Данилушка тоже верит в мое исцеление! Да и монах разглядел во мне будущего труд ника. У этих старых монахов глаз-алмаз. Если бы он видел мою близкую кончину, то так бы не сказал.

Сам скит во имя Илии Пророка был небольшой, всего вместе с настоятелем, игуменом Спиридоном, восемнадцать монахов. Все были старые. Самому молодому, которым все помыкали за молодость, было шестьдесят пять лет. Но все они были на ходу и никто по старости не лежал – все старательно выполняли свои послушания. Бог давал им поддержку и долголетие. Все постройки здесь были сработаны из бревен, начиная с ограды, храма и братского корпуса. Скит был старый, с незапамятных времен, никто даже не мог сказать, когда его здесь поставили, и находясь в таежной глуши и бездорожье, избежал сталинских и хрущевских гонений. Скорее всего, начальство и не знало о его существовании, а здешний крепкий в вере народ знал, но держал язык за зубами, оберегая святой скит, куда ходил на исповедь, причастие и за советом, снабжая обитателей скита всем необходимым. А монахи, в свою очередь, молились за весь крещеный мир. И мир держался на таких праведниках и молитвенниках.

В храме было по-осеннему полутемно, сладко пахло воском и ладаном, перед иконами трепетно горели свечи и литургию сегодня служил сам игумен Спиридон. Хор старцев тихо пел трогательным монастырским распевом, канонарх, предваряя хор, фальцетом выкликал стихиры.