Нечаянная радость

Двойная контрибуция тяжелым бременем легла на меня, тем более, что мне еще приходилось платить за право ночевать в подвале около теплой трубы. Там с этим было строго. Если не внесешь плату, тотчас обжившие подвал бомжи берут тебя под руки и выбрасывают на улицу, где свирепствует холодный ветер и валит мокрый снег.

Так я и жила, все время молясь Богу, стараясь не опускаться и держать себя в чистоте. Каждую субботу я ходила в баню, где мылась и под покровом банного тумана делала небольшую постирушку.

Однажды около нищих у церкви остановились двое лиц кавказской наружности и критически стали разглядывать нас. Наконец, они подошли ко мне и, отозвав в сторону, повели такой разговор:

– Ты, наверное, тоже беженка, как и мы. Мы – грузины из Абхазии, откуда нас выгнали абхазы. У нас там было все: и дома, и мандарины, и машины, и семьи. Сейчас не осталось ничего. Мы здесь делаем маленький бизнес и видим, что ты еще вполне молодая и крепкая, а главное – непьющая и сможешь с нами участвовать. Твое дело будет возить в коляске безногого и собирать деньги. Платить тебе будем 15 процентов от ежедневного сбора. Гарантируем бесплатный корм и теплое жилье. Соглашайся, тетушка!

– Я согласна, но прежде, чем бросить свое дело, я должна посмотреть вашего инвалида.

Реваз и Васо – так их звали – повели меня осматривать квартиру и калеку, которого я должна возить. Квартиру они снимали на Петроградской стороне в старом доме на первом этаже, где окна были забраны решетками. В комнате, где прямо на полу на расстеленном матрасе в наркотическом кайфе спал калека, предстояло обитать и мне. Посреди комнаты стояла никелированная инвалидная коляска, на полу валялись пустые бутылки и разовые шприцы. В другом углу лежал старый матрас с подозрительными желтыми разводами – мое будущее ложе. Окна выходили во двор-колодец, и в помещении было мрачно, сыро и воняло мочой.

– А что, этот калека не скандальный? – спросила я.

– Нет, тетушка, совсем тихий, как овечка. Молодой, глупый. По пьяной лавочке его трамвай переехал, и ног как не бывало. Ему только давай курево, наркоту и что-нибудь пожрать, и он доволен и счастлив. Звать его Гена, а кликуха – Культяпый. Он отзывается и на то, и на другое.

– А кто его возил до меня?

– Да один бомжик – Вася. Но он очень закладывал и часто Гену вываливал из коляски или попадал с ним в ментовку. А на днях хватил поллитра «красной шапочки», ну той, что шкафы полируют, и кранты! Без памяти отвезли в больницу. Почки отказали, и он там отдал концы. Документов у него не было, и хоронили за счет больницы. Положили на могиле дощечку: «неизвестный».

– И он спал на этом матрасе?

– А где же еще? – удивился Реваз.

– Я согласна, но поставьте мне здесь раскладушку.

– Может тебе еще и одеяло купить с кружевами? – ухмыльнулся Васо.

– Я сама себе куплю.

На ужин нам дали гречневой каши с куском колбасы и по бутылке «кока-колы». Утром, когда рассвело, Васо принес чистую отглаженную зеленую камуфляжную форму и такую же кепку, солдатский ремень и картонку с крупной надписью: «Подайте на пропитание и лечение воину-инвалиду и его матери», чтобы вешать Культяпому на шею.

Я разбудила Гену-наркомана. Подала ему литровую банку, куда он обильно помочился. Помыла ему лицо, причесала и дала ему кружку чаю и кусок колбасы с хлебом. Он молча все съел, затем жадно схватил шприц и вколол себе в вену дозу героина. Оживившись, он стал готов к работе. Я повезла его по обочине улицы недалеко от светофора, где образовывались автомобильные пробки. Лавируя среди стоящих машин, я везла Гену, который сиплым голосом взывал: «Подайте Христа ради воину-инвалиду!» Стекла некоторых машин опускались, и тогда холеная рука с браслеткой дорогих часов бросала в коляску российскую купюру, а иногда и баксы.

К обеду, изрядно устав, мы вернулись на квартиру, сдали выручку Ревазу, и я получила свои законные пятнадцать процентов. Васо, который был за повара, принес нам по тарелке тушеной картошки с мясом и по бутылке «пепси». Гена вколол себе дозу и, с аппетитом поев, завалился спать. Вечером я опять повезла его, но не на дорогу, а в подземный переход, где грузинами было куплено место. Возбудившись к вечеру, Гена усиленно призывал жертвовать и дрыгал для убедительности своими культяпками. Васо дал мне с собой банку горчицы, чтобы я почаще ее нюхала и пускала слезы. К ночи мы с Геной наколотили порядочную сумму, но все же меньше, чем утром. Освоившись, я узнала, что Реваз и Васо в других комнатах держали еще двух инвалидов, с которых тоже снимали навар.

Целый месяц я возила Гену по два раза в день, но он слабел и все увеличивал дозу героина. Ширяя трясущейся рукой шприцем себе в вену, он плакал оттого, что не мог попасть. Однажды утром я не могла добудиться его. Потрогав Гену, я убедилась, что он мертв и уже остыл. Позвала Реваза и Васо. Они прибежали в страхе и большой тревоге.

– Вай ме, вай ме! Это второй покойник за месяц! – кричал Реваз. – Шени черн ме, что будем делать, Васо?!