Нечаянная радость

Целые три недели я лежала в забытьи с высокой температурой, а когда очнулась, старая одежда моя была сожжена санитарами вместе со справкой. Около меня лежала стопка новой одежды и крепкие туфли. Надев на себя эту разноцветную клоунскую одежду, которую нам прислали из дальнего зарубежья, я пошла в контору за справкой, но девица, сидевшая за письменным столом, сказала мне, что повторно справки не выдают.

Через несколько дней, окрепнув, я стала пробираться в город моей юности – Петербург, где училась в институте. Ехала на попутных машинах, где шла пешком, иногда удавалось проехать и в поезде. На пальце у меня сохранилось массивное обручальное кольцо, были еще и золотые серьги. Я их продала на базаре торговцу-армянину, который утверждал, что золото низкой пробы и, сбивая цену, много не дал. Но я и этому была рада, хотя бы потому, что не пришлось мне так вдруг опуститься до нищенства, и деньги тратила экономно – только на еду.

Когда я, наконец, добралась до Петербурга и хотела хотя бы получить какое-нибудь удостоверение личности, чиновники в паспортных отделах только руками разводили, будто бы не в силах мне помочь. В нашей стране один документ должен цепляться за другой, одна справка должна подтверждать другую, а если выпало хотя бы одно звено из этой цепи, то можешь считать, что ты уже никто: без фамилии, без рода, без имени и отчества, и лишаешься всех прав вплоть до медицинской помощи. И тебя всюду будут гнать и презирать, как принадлежащую к разряду бомжей. В институт, куда я обратилась, моего личного дела в архиве не оказалось.

– Ну, что ж, – решила я, – Господь знает кто я и что я, – и стала жить без документов, без пенсии между небом и землей. Почему между небом и землей? Потому что приходилось ночевать то на чердаках, то в подвалах с такими же горемыками, как и я сама, низведенными нашим социальным устройством до уровня бездомных собак. Бомжи не были угрюмы и постоянно поддерживали бодрость духа каким-то грубым пьяным юмором, и как-то, между прочим, как животные, тихо умирали на чердаках, предварительно раздевшись догола и аккуратно сложив около себя свою вонючую одежду. И государство отдавало им последнюю дань, хоронив в копеечных гробах из горбыля, и на могильный холмик возлагало небольшую плиту с надписью «неизвестный». И никому до них больше не было дела, и только их Ангел-хранитель прольет горячую слезу на эту жалкую серую плиту.

Кончалось лето, и вместе с летним теплом кончались деньги. И я уже подошла к той черте, за которой стояло обидное и нехорошо пахнущее слово – нищенство. Когда я пошла на Сенной рынок и, встав у ларька, протянула руку за подаянием, то вскоре получила сильный толчок в бок. Оглянувшись, я увидела полупьяное старое лицо с мутными глазами: ощерив беззубый с гнилыми корешками рот, какая-то старуха матом выпроваживала меня от ларька, ссылаясь на то, что здесь ее законное место, за которое она платит менту. Пришлось мне перебраться в подземный переход метро, но оттуда меня быстро погнал милиционер. Но кое-что все же я успела собрать.

«Попробую у церкви», – подумала я. Но все нищие, стоящие у входа в храм, видно, давно уже спелись и встретили меня как заклятого врага. Сгорбленная злющая старушонка даже огрела меня своей клюкой по ногам. Мне стало так обидно, что я заплакала в голос. Тут подошел ко мне похожий на лешего, обросший волосами нищий и, дохнув на меня водочным смрадом, потребовал дать ему «на пузырь». Это на его жаргоне означало бутылку водки. Он коноводил среди здешних церковных нищих и поставил мне условие: давать ему каждый день «на пузырь», и тогда собирай сколько хочешь. И стала я собирать около церкви каждый день, отдавая дань этому жирному «барсуку». Он пил как насос, получая деньги не только с меня, но и с других; зато другие меня уже не трогали.

Наступили холода, подул резкий ветер, и с неба стал падать мокрый снег – этот символ тоски, неустроенности и полуголодной жизни. Я дрогла в своей легкой одежде, но когда старухи подносили мне стаканчик для сугрева, я отказывалась, так как знала, что пьянство – верный спутник нищеты и что следует только начать, а там дьявол уже быстро проложит тебе дорогу на кладбище. Скопив нищенством немного денег, я поехала к станции метро «Пионерская», где на раскладушках продавалась поношенная, но еще крепкая одежда, и купила себе старомодное коричневое пальто с теплым капюшоном на кроличьем меху, поношенные, но еще крепкие сапоги на резиновой платформе, пахнущий дезинфекцией свитер и шерстяные перчатки с дырой на одном пальце. По дороге какой-то пьяница за бутылку пива продал мне зонтик. Когда я во всем параде утром пришла к церкви, «коллеги» так и ахнули, жадно ощупывая материал на пальто. А «барсук», посмотрев на меня своим подбитым хмельным глазом, сказал, что отныне через день я должна предоставлять ему «по два пузыря». Когда я запротестовала, он сшиб с меня капюшон и так дал по уху, что оно у меня звенело до вечера.