Нечаянная радость

– Видно, что деловитый народ, хотя и не нашей веры. Но Господь посылает нам на пользу душевную и скорби и радости. Вот уехал ты, и промыслом Божиим сдвинулась твоя жизнь. Твой сын погибал и нашелся. На цепь, говоришь, его вначале посадят, аки пса бешеного. Это – хорошо. А как же иначе! Надо ему на цепи посидеть, пострадать, пока из него дурь не выйдет вместе с бесами. А то ведь он сам себе не хозяин. Залил душу наркотою и продался дьяволу, который и вел его к погибели. Скотен бех, валялся у помойки трупом безгласным и смрадным. Мухи по лицу ползали, они чуяли, что вот-вот человек трупом станет и торопились личинки червей на него отложить. Поезжай, раб Божий, на свое место и крепко молись за сына, и Господь через чужих иноверных людей подаст ему исцеление. Хотя жесток их способ лечения, но и болезнь тяжела, и наверное, таким способом и исцеляется. У восточных людей большой опыт лечения наркомании, а мы еще новички в этом деле.

Когда через месяц Иван Петрович вернулся на хутор, он увидел как два узбека выводят на веревке Алексея на работу, дав ему кетмень в руки. Потом веревку сняли и отпустили ночевать к отцу. Иван Петрович не узнал своего дерзкого и злобного сына. Он и вправду стал смиренным как овца. На вопрос, как его лечили, он отвечал:

– По-всякому. Вначале в сарае на цепь посадили. Старик Сулейман сварил целое ведро какой-то гадостной травы и заставлял кружками пить это зелье. Если отказывался, то стегали ремнем. За день выпивал целое ведро. Мочился от этого как конь. И рвало меня, и был понос. Ломка прошла быстро, но я так ослаб, что едва шевелил языком. Затем они меня откармливали. Давали яичный желток с сахаром, кислое молоко, мед и много кок-чая. Как только я окреп, погнали на работу. Я втянулся помаленьку в работу, успокоился и вижу, что спасаюсь. Спасибо этим людям, без них бы уже гнил в могиле. Хотя они и помучили меня крепко, но оказалось, что на пользу. Так с нашим братом наркоманом и надо поступать.

По вечерам обычно Иван Петрович читал Библию и видел, как Алексей, сидя на полу, прислушивается к чтению. Затем стал интересоваться, задавать вопросы. «Ну, вот и ладно, – думал Иван Петрович. – Бог даст, и дело пойдет на лад». Он усердно молился за сына, прося Бога о его исцелении.

Незаметно и быстро подкатила осень. Луку наросло – прорва. Узбеки то и дело грузили ящики на машину и отвозили в город на базар. Лук был хорош, крупный и здоровый, и раскупался быстро. Дружно выкопали картошку и заложили в погреб к Ивану Петровичу. Сам он похаживал, потирал руки и говорил сыну:

– Ну, теперь нам и зима не страшна.

Узбеки тоже были довольны. Они хорошо заработали и часть денег вручили Ивану Петровичу. Договорились, что машину, трактор и весь инвентарь оставят у него на сохранение до следующей весны, а сами полетят самолетом на родину. Алексей был задумчив и боялся отстать от узбеков, чтобы опять не занаркоманить. Иван Петрович поговорил со стариком. И тот сказал ему, что опасность возвращения к наркомании есть, но если он боится отстать от своих целителей, то он может взять его в свою бригаду, тем более, что и в зимнее время у них на родине есть работа. Работник он хороший, а весной все опять вернуться сюда.

На прощание устроили отвальную. Юсуф наварил целый казан плова и заварил кок-чай. Распрощались, расцеловались и расстались до весны.

А тут вскоре пришла и зима, посыпал снег, ударили морозы. Иван Петрович, оставшись один, следил за хозяйством, завел кота и двух собак. Закончив все дневные дела, он возжигал перед божницей лампадку и садился читать Библию. Часто вспоминал он своих новых друзей и, особенно, старика, который на прощание сказал: «Придет весна, прилетят ласточки, и с ними прилетим и мы».

Хроника одной зимы в Теберде

В Русском музее на стене одного из выставочных залов красовался интригующе-нелепый «Черный квадрат». Черный квадрат! Что в нем может быть? Я думаю, что все, что угодно из арсеналов ада, уголовщины и кровавой войны. И я вспомнил одну зиму и Малевича, но не того авангардиста, который покрыл полотно черной краской, а другого Малевича – бывшего белого офицера.

Почему я вспомнил этого человека, я и сам не знаю. Может быть, по ассоциации. Он тогда не производил на меня какого-то особого впечатления, а вот вспомнился, и за ним потянулась нить воспоминаний той страшной зимы 1942-1943-го годов.

Зима этого военного года белой шапкой накрыла узкое ущелье, где в каменистом ложе билась и бурлила белопенная горная река, берущая начало от высокогорных ледников Большого Кавказского хребта с гор западной Белолакая и вонзившегося в небо скалистого зуба Софруджи. Крупными хлопьями на землю медленно опускался снег, и его белизна слепила глаза, особенно, когда проглядывало неистовое горное солнце. И среди этой белизны, гудя моторами, перемещались громадные немецкие грузовики и батальоны солдат в зеленых шинелях, стальных касках и с карабинами за плечами. Это было глухое тоскливое и непонятное время, когда кованый немецкий сапог стоял на Северном Кавказе.