Нечаянная радость

Но вот на дороге, ведущей к Клухорскому перевалу, стали показываться необычные прохожие. Это были идущие в одиночку и группами красноармейцы, которых жалостливая повариха подкармливала санаторной кашей. У бойцов был потрепанный, измученный вид, у некоторых – повязки на руках и головах. Они рассказывали, что идут из-под Харькова, где наши войска были окружены немцами и потерпели большое поражение: многие погибли в боях, очень много попало в плен.

С каждым днем отступающих становилось все больше и больше, а к августу они пошли сплошным потоком. Путь их лежал через Клухорский перевал в Сухуми. В узких отрогах Кавказского хребта им больше некуда было деться. Лица их почернели от пыли и солнца, гимнастерки выцвели добела, за отвороты пилоток были заложены вялые листья табака, которые сушились на ходу. У некоторых на гимнастерках были видны ордена и медали. Вооружены они были только легким стрелковым оружием. Ни пушек, ни танков с ними не было. Раненых везли на телегах. Временами телеги останавливались, с них снимали умерших бойцов и здесь же, у дороги, хоронили, слегка присыпав землей. В этом потоке отступающих было много беженцев из кубанских городов и колхозов, гонимых страхом перед приближающейся немецкой армией.

Это был нескончаемый поток упряжек, телег с домашним скарбом, стада коров, овец, табуны лошадей. Слышался шум, крик, детский плач, пыль столбом стояла над дорогой. То и дело налетали немецкие самолеты, которые расстреливали отступающих из пулеметов и засыпали их осколочными бомбами. Люди разбегались в стороны и падали на землю, раненые лошади бились в оглоблях, обливая кровью дорогу. После налета трупы оттаскивали в сторону, раненых отводили в тень на траву, и больше никто и ничем им помочь не мог. Все как безумные старались быстрее перейти горный перевал и скрыться от врага. Дети из санатория, которые были покрепче и могли ходить, организовались и тоже решили уйти от немцев через перевал. Они выстроились в очередь у санаторного склада, и Малевич выдавал им сухой паек.

В полдень детская инвалидная команда под палящими лучами солнца тронулась в путь. На костылях, в гипсовых корсетах потащились они в сторону Домбая. Кто нес ковригу хлеба, кто связку копченой рыбы, кто банки консервов. Хромой мальчишка Ваня, скачущий на одном костыле, тащил в сетке две головки сыра. Пройдя километров пять по знойной пыльной дороге в толчее отступающих, дети изнемогли, покидали все свои припасы в придорожную канаву и легли в тень отдохнуть. Они вдоволь напились из ручья, а еды здесь было полно в брошенных чемоданах и корзинах. Ваня объявил, что он дальше идти не может и повернет назад. Но большинство детей все же решили идти дальше. Тяжело опираясь на костыль, Ваня пошел в обратный путь к санаторию.

Из рощи вышел старик карачай, гнавший хворостиной корову.

– Домбай ходил, мальчик? – спросил он.

– Ходил, да нет сил идти дальше, дедушка.

– Ишак надо ехать тебе. Ишак здесь много есть, хозяин нет.

– Нет, уж я пойду назад. Сил у меня мало.

– Война худой, совсем худой дело. Немец придет, худо жить будет нам. Коммунист убивай, еврей убивай, скот себе тащи. Тебя трогать не будет. Голодать будешь, ко мне приходи. Старому Хаджи приходи. Кирджин дам, картошка дам. Аллах сказал голодный кушать давай. Война совсем худой дело.

Старый Хаджи закурил махорку и сел отдохнуть на камень. А Ваня поплелся дальше. Вскоре стало темнеть, и он в стороне от дороги увидел одинокий домик. Хозяйка домика пожалела его, накормила и положила спать на полу вместе со своими детьми. Это была бедная русская семья, хозяин которой был взят в армию еще в прошлом году. Утром, когда совсем рассвело и солнце золотило вершины гор, в дверь постучали. Женщина встала, открыла дверь и, вскрикнув, отпрянула назад. В дверях стоял молодой улыбающийся немецкий солдат с закатанными рукавами зеленого мундира, со стальной каской, которая висела у него на поясе, и карабином с примкнутым штыком. Он осмотрел комнату и покивал хозяйке головой.

– Где есть пан? – спросил он. Та подумала, что он спрашивает про панов времен Гражданской войны, и, показав рукой в сторону перевала, сказала:

– Пан убежал давно.

Солдат, удовлетворенный ответом, кивнул головой и ушел. Ваня вышел во двор и посмотрел на дорогу, по которой ехали военные немецкие машины и строем шли войска. Рукава мундиров у всех были засучены, множество голов в стальных касках подрагивали при ходьбе, на плечах они несли карабины и отрывисто пели походную солдатскую песню, отдающую эхом в горах.

– Вот это силища! – подумал Ваня.

Попрощавшись с хозяйкой, он пошел к санаторию. Везде валялись сброшенные с немецких самолетов листовки, призывающие красноармейцев сдаваться в плен. Ваня подобрал одну листовку и рассмотрел ее. На одной стороне была изображена немецкая полевая кухня, из котла которой толстый немецкий солдат в поварском колпаке черпаком щедро накладывал в миски кашу пленным красноармейцам. На другой стороне была отпечатана скверная еврейская физиономия и стишок под ней: