Нечаянная радость

С Малевичем я познакомился в маленькой душной кухоньке с закопченными стенами и запотевшими стеклами окон. Он подбрасывал в весело горящую плиту, на которой кипела выварка с бельем, березовые чурки и ворочал белье палкой. В вымирающем от голода детском санатории имени Красных Партизан он числился завхозом и сейчас вываривал белье не завшивевших детей, а своей сожительницы Марьи – женщины нрава крутого, в меру упитанной, с роскошной гривой рыжих волос.

Малевич был мужчиной высокого роста, худощавый с хорошими манерами гвардейского офицера, каким он и был в далеком прошлом. Чудом избежав расстрела в двадцатом году, когда Крым захватили Красные войска, он впоследствии устроился на скромную должность завхоза в детском костно-туберкулезном санатории в Евпатории, где потихоньку коротал свои годы по чужим документам, доставшимся ему от убитого красноармейца Малевича. Он уже не ждал от жизни никаких перемен и был доволен тем, что избежал застенок «чека». Но в 1941-м году неожиданно грянула война, стронувшая многих, в том числе и его, со своих мест. По вечерам, сидя на ступеньках крыльца и покуривая папиросу, он следил своими светло-голубыми глазами, как над морем, надрывно гудя, самолеты летели бомбить Севастополь.

Крым готовили к сдаче, и Малевич размышлял: уезжать ли ему в эвакуацию с санаторием или остаться под немцем. Отвращение и злоба к тевтонам, сидевшая в нем еще с первой мировой войны, пересилила его сомнение и он деятельно включился в подготовку к эвакуации санатория.

До октябрьского переворота он жил в Петербурге в своей уютной квартирке при Семеновских казармах и служил в гвардейском Семеновском полку в чине ротмистра. В Крыму он оказался с белой армией барона Врангеля. После разгрома белых он не успел к отходящему в Турцию пароходу, застряв в занятой красными Феодосии. Предвидя неизбежный расстрел, он переоделся в снятую с трупа солдатскую форму и с документами красноармейца Малевича пристал к полевому госпиталю красных в качестве санитара. С утра до вечера он возил на перевязку раненых, рыл могилы и хоронил умерших, сваливая туда же из тазов ампутированные конечности. В Феодосии красный террор свирепствовал вовсю, и Малевич с содроганием видел, как у стен Генуэзской крепости происходил массовый расстрел белых офицеров и солдат по приказу главкома Троцкого и комиссара Белы Куна.

Хлопот с эвакуацией навалилось сразу много. Главной была разборка санаторных кроватей. Для больных костным туберкулезом кровать – это все. Она довольно высока, подвижна, на колесах, с решетчатыми загородками и столиком в головах. Без такой кровати лечение немыслимо, ведь больной порою лежит в ней многие годы. И Малевич с помощниками первым делом бросился на разборку этих кроватей и погрузку их в товарные вагоны состава. Больных детей, которые почти все были в гипсе, привозили на машинах и осторожно размещали на полках вагона. Много чего надо было везти с собой: кухню, продукты, медицинскую часть, белье, матрасы и прочее. Оставляли, по сути говоря, только голые стены. Эвакуировался также почти весь персонал санатория со своими семьями и скарбом.

Таким образом, составился большой эшелон, который вечером, в ночь, помчался по Крымским степям из Евпатории в Керчь, где под погрузку был уже подан большой корабль. Слава Богу, что ехали ночью, а то днем на эшелоны уже налетали немецкие самолеты и разносили их в щепки. Сгоревшие вагоны и паровозы валялись под откосом на всем протяжении пути, а тучи воронья кружили над ними, находя там себе добычу. Малевич не спал, много курил и думал, что их всех там ожидает? И еще удивлялся, что в ходе этой кошмарной войны, этого ужасного народного бедствия, кто-то организовал эвакуацию больных детей.

В Керчи эшелон пришел прямо в порт, и детей со всем имуществом погрузили в старый транспортный пароход прямо в трюмы, уже загруженные зерном пшеницы. Вечером пароход с погашенными сигнальными огнями вышел в море и взял курс на Новороссийск. Надо полагать, что только один Господь Бог сохранял этот пароход от шнырявших в море немецких подводных лодок, а с рассветом корабль мог подвергнуться атаке «юнкерсов» с воздуха.

Ночь была беспокойная, море штормило, и пароход, переваливаясь с боку на бок, продвигался вперед. Малевич вышел на палубу покурить и прижался спиной к горячей трубе машинного отделения. Волны тяжело били в железный борт, холодные соленые брызги летели на палубу в лицо и ветер едва не срывал шапку. Вся палуба сотрясалась мелкой дрожью от работающих паровых машин, из трубы валил черный дым с огненными искрами. Порой в ночи слышались крики матросов, расчехлявших спасательные шлюпки, и Малевич остро почувствовал всю беззащитность корабля и людей, которые доверились только ночной темноте, но кто знает, может быть, среди них были Божии молитвенники, которые взывали к милости и защите.