Нечаянная радость

Отец Василий пришел в поселок с Кубани уже при немцах, где отбывал срок в советском лагере за религиозную пропаганду. В поселке он занял под церковь пустующий дом, собрал общину и начал богослужение. Община была маленькая, и батюшка Василий сам жил впроголодь, но о Ване он заботился, отдавая ему последний кусок. Батюшка его окрестил и приучал прислуживать в алтаре: растапливать печку, ходить со свечой и подавать кадило. Одна прихожанка сшила и подарила ему стихарик. На службу, в основном, приходили русские женщины и старые казаки с Георгиевскими крестами на груди. Приходил и Малевич. Увидев Ваню, он кивнул ему головой. Но Ваня знал, что Малевич его не выдаст. Оставшись один после смерти своей сожительницы, по вечерам он часто бывал пьян и, сидя в углу, перебирал струны гитары и негромко пел тоскливые белогвардейские романсы, которые были в ходу у офицеров Врангелевской армии в двадцатом году в Крыму.

Рождество немцы справляли 25 декабря, сентиментально, но основательно, с рождественским балом, концертом с артистами из Германии. В казармах гуляние продолжалось до утра с обильным питием шнапса, французских вин и плотной закуской. Вынув из карманов фото своих жен, детей и рассматривая их, солдаты роняли пьяные слезы. Дела у них шли плохо. Понеся значительные потери, они так и не смогли взять Клухорский перевал. А тут еще сообщение о разгроме и пленении шестой армии фельдмаршала Паулюса под Сталинградом. На лицах у немцев появилось уныние и растерянность, и везде были вывешены траурные флаги. Чтобы самим не попасть в окружение, они быстро собрались и покинули Теберду.

Теперь советская авиация бомбила и расстреливала из пулеметов немецкие части. Малевич, порыскав на брошенных немцами складах, прикатил к себе во двор железную бочку со спиртом. Несколько дней в поселке было безвластие. Но наконец с Клухорского перевала спустилась рота советских лыжников. Над комендатурой повесили красный флаг. Со стороны Черкесска тоже пришли красные войска. Советские офицеры, много повидавшие на третьем году войны, когда вошли в санаторий, ужаснулись при виде лежащих в кроватях истощенных до крайности умирающих детей. Эти живые мощи ничего не говорили, ничего не просили, а только смотрели на военных большими запавшими глазами, в которых застыло страдание.

Поднялась большая суета. Солдаты натопили баню и понесли туда детей, переменили белье на постелях. К дому подкатила полевая кухня с полным котлом наваристого мясного рисового супа. Повар черпаком наливал полные миски, которые разносили по палатам. К супу раздали по несколько кусков хлеба. Дети с жадностью набросились на еду, и к вечеру от нестерпимой боли в животе умерло несколько человек. Никто даже не предупредил детей о том, что после голода опасно наедаться.

Малевич тоже принес к себе в комнату котелок жирного супа. На радостях он отвинтил у бочки пробку и налил бидон спирта. Он хорошо поел и выпил целый стакан спирта. Через час он ослеп и потерял сознание. Пришедший военфельдшер осмотрел больного и велел плотнику сколачивать гроб, а спирт из бочки немедленно вылить на землю. Малевич отравился метиловым спиртом. Он лежал пластом, хрипло дыша, и вокруг его головы на подушке расплывалось пятно пота. Его похоронили в могиле партизан Гражданской войны, находившейся во дворе санатория и отгороженной деревянной оградкой. В черном квадрате разрытой могилы виднелись сгнившие ослизлые доски старых гробов. На них и поставили гроб с телом белого офицера. Смерть примиряет всех. Могилу зарыли и сверху поставили пирамидку с жестяной звездой.

Закончилась война, прошли годы, и Теберда стала модным горнолыжным курортом. Домбай и Клухорский перевал овеян легендами о высокогорных боях с немецкими егерями из дивизии «Эдельвейс». Много следопытов поднималось на места боев, что-то там откапывали, что-то находили. Газетчики писали об этом в журналах и газетах, романтизируя солдат-альпинистов и с нашей, и с немецкой стороны. А вот трагедия, которая разыгралась зимой 1942-1943-го годов в этом ныне модном курорте, совершенно забыта и мало кому известна. В память погибших и мучившихся там той зимой людей я и написал это тяжелое и горькое повествование.

В Северных Палестинах

В маленькой, оставленной жителями, деревушке, что в Псковских краях, в стороне от больших дорог, в окружении болот и лесов прозябал последний ее житель – одинокий старик Игнат Петрович. Был он стар, но живуч, а сколько ему было лет, он и сам не мог сказать, только помнил, что был участником еще финской войны на Карельском перешейке, где напрочь отморозил себе пальцы на правой ступне. Позабытый людьми, он жил как старое дерево, пустившее крепкие корни в родную землю и не сходившее со своего клочка весь свой долгий век. Кругом царила такая тишина, особенно зимой, что порой ему казалось – остался он один на всей земле. И только иногда пролетающие высоко в небе серебристые лайнеры, оставляющие за собой белоснежный след, напоминали ему, что где-то в каких-то краях живут люди.