Necropolitics

Этот мир также носит на своей плоти и венах порезы машины. Расщелины, пропасти и туннели. Кратерные озера. Иногда охристые, иногда латеритно-красные, а иногда медные цвета Земли. Поперечные сечения, открытые разрезы, террасирование, игра глубин. Едкая синева неподвижных вод, над которыми не проносится ни одна волна, как будто эти воды уже мертвы. Дорога вдоль уступа в этом лунном ландшафте. Люди-муравьи, люди-термиты, латеритно-красные люди, которые роются прямо в склонах, которые ныряют в эти туннели смерти, которые в акте самопогребения составляют единое тело и цвет с этими усыпальницами, из которых они добывают руду. Они приходят и уходят, как муравьи и термиты, неся на голове или на спине тяжесть ноши, с телом и ногами в грязи. А на поверхности - доменные печи и дымовые трубы, а затем курганы, о которых мы не знаем, пирамиды ли это, мавзолеи или одно внутри другого.

Что-то, очевидно, было извлечено из земли и измельчено здесь, в кишках машины. Машина с зубами. Машина с большим кишечником. Машина-анус, которая глотает и перемалывает, и переваривает камень, оставляя за собой следы своих монументальных испражнений. В то же время здесь есть груда железа и стали. Красные кирпичи, заброшенные сараи, разобранные по частям и обнаженные людьми-муравьями, людьми-термитами. Мастерские, стоящие теперь на поле скелетов, украшенные их железным ломом и тому подобным. Огромные слепые машины, проржавевшие от непогоды, курганы-свидетели неповторяющегося, праздного прошлого, которое, однако, кажется, так же трудно забыть.

Но машина состарилась и превратилась в кусок тряпки, пень, скелет, статую, памятник, стелу и даже фантом. Сегодня этот мир машин, которые режут, перфорируют и извлекают, рухнул. Он больше не стоит, разве что под знаком пустоты. Однако в своей вертикальности машина с грубыми полосами продолжает доминировать над пейзажем, нависая над ним своей массой и печатью, неся в себе некую силу, которая одновременно является фаллической, шаманской и дьявольской - архитрав в его чистой фактичности. Чтобы запечатлеть эту тройную фаллическую, шаманскую и дьявольскую силу, художник заставляет вернуться на сцену множество теневых фигур - свидетелей без свидетелей, эпитетов эпохи, которая медленно исчезает.

В этом театре яви закованные в цепи люди, босые невольники, каторжники, носильщики, полуголые люди с дикими выражениями лиц выходят из ночных караванов рабов и принудительного труда в колониях. Они призывают нас вновь пережить травмирующую сцену, как будто вчерашний кошмар внезапно повторился, воспроизведенный в реальности настоящего. Именно им предстоит вновь - и на этой сцене, покинутой лишь в знак признания, - дать голос языку, голосу и словам, которые кажутся нам затихшими, сведенными к молчанию, как и голос раба.

 

Антимузей

Под словом "раб" следует понимать общий термин, охватывающий разнообразные ситуации и контексты, которые хорошо описаны историками и антропологами. Атлантический рабовладельческий комплекс, в основе которого лежала плантационная система в Карибском бассейне, Бразилии или Соединенных Штатах, был одним из важнейших звеньев в конституции современного капитализма. Этот атлантический комплекс не порождал ни обществ того же типа, ни рабов того же типа, что исламо-транссахарский комплекс. И если что-то и отличает трансатлантические режимы рабства от коренных форм рабства в доколониальных африканских обществах, так это то, что эти общества никогда не могли извлечь из своих невольников прибавочную стоимость, сопоставимую с той, которая была получена в Новом Свете.

Поэтому особый интерес представляет раб Нового Света, одна из особенностей которого заключалась в том, что он стал важным винтиком в планетарном процессе накопления.

Поэтому введение этой фигуры - фигуры, которая одновременно является и мюром, и илом истории, - в музей нежелательно. Существует музей, способный принять его. По сей день большинство попыток представить историю трансатлантического рабства в музеях выделяются своей бессодержательностью. В них раб предстает, в лучшем случае, как приложение к другой истории, цитата внизу страницы, посвященной кому-то другому, другим местам, другим вещам. Если бы фигура раба действительно вошла в музей в том виде, в котором он существует сейчас, музей автоматически перестал бы существовать. Он подписал бы себе смертный приговор, и его пришлось бы, так сказать, превратить в нечто другое, в другую сцену, с другими диспозициями, другими обозначениями, даже с другим названием.