Тело девушки, уже оплетенное аморфными слизистыми волокнами, взмыло вверх. Увлекаемое неведомо откуда берущимся затхлым воздушным потоком, оно стало частью невообразимого в своем безумии, будто снятого в замедленной съемке, вихря, в котором было несколько десятков бессознательно парящих тел. Здесь же безвольно плыл по воздуху и Змей Горыныч. Тут же вращались тысячи листов бумаги, миллионы плывущих сами по себе букв, хаотично складывающихся в нелепые, необъяснимые словоформы: «Цой жив», «Зима не будет», «Мы все умрём», «Аффтар жжот», «Хочу бабу потолще», «Я помню чудное мгновенье», «Нахер так жить», «Сниму двушку в центре» и множество других, среди которых, ярко пульсировала состоящая из заглавных букв фраза «МЫ ВСЕ ЗДЕСЬ ЛЕТАЕМ».
А в следующее мгновение этот безумный вихрь подхватил его, облепив бурыми, слизистыми жгутами и потянув вверх, в свой эпицентр. И в то же мгновение к Бессмертному пришло осознание того, что всё это — обрывки когда-то написанных фраз, из которых состояли рассказы, повести, стихи, сценарии, диалоги в чатах и на форумах, предложения в бегущих строках, напечатанные на баннерах, в книгах, газетах. Кащей не понимал значения многих слов, проносящихся сквозь его разум, но осознавал, что ядром, притягивающим и удерживающим всё это, был невероятной глубины страх.
Страх, что слова будут не к месту, будут не так поняты, не найдут отклик в сердце читателя, не произведут ожидаемого эффекта, не наберут лайков, получат осуждение, будут высмеяны.
Здесь, в подземной пещере незавершенного мира, концентрировался страх авторов всех других миров. Страх, возникавший пусть даже на одно единственное мгновение, пусть даже всего раз в жизни. Здесь был и страх быть пойманным подростка, пишущего на заборе матерное слово, и страх маститого писателя, не уверенного в том, что продолжение получилось на уровне первой части книги, и боязнь выпускника недобрать баллы за экзаменационное сочинение. Здесь была паника младшей научной сотрудницы, пишущей заявление на отпуск в июле, здесь было сердцебиение девочки, старательно выводящей на валентинке признание в любви и даже страх какой-то продавщицы быть уличенной в том, что дописала в ценник лишний ноль…
Через все эти страхи, к нему, плывущему сквозь миллионы висящих в воздухе букв, составляющих миллиарды смыслов, пришло озарение: если всё это будет продолжать копиться здесь и дальше — мира в котором все они живут, может не стать.
— Не надо нам чужих страхов, — зло буркнул он, продолжая вращаться в воздухе, и потянулся к флаконам, закрепленным на нагрудном ремне, сорвал один и, вытащив зубами пробку, взмахнул, разбрызгивая жидкость во все стороны. — Со своими бы разобраться.
Комната ненадолго озарилась невероятным количеством вспышек. Это вспыхивали и исчезали висящие, вращающиеся, плывущие в вихре страха буквы. А еще через миг вихря не стало. Все рухнули на пол пещеры.
— Едить твою мать! — раздался в темноте голос одной их голов Горыныча. — Я кого-то придавил кажись.
— Ну так дыхни вверх, посвети, — предложил в темноту Кащей. — Заодно и выяснишь, кого ты там придавил.
— Да окстись, чёрт чешуйчатый! — брызжа слюной орал царь. — Ты четырех поросят задохлых догнать не смог. А на них, между прочим, самые лучшие латы кузнеца моего. Где теперь по лесу искать? Всё? Прощай образцы доспехов? Прощай художественная ковка?
— Дык проверить же! — обиженно бормотали головы.
— Мы разве виноваты в том, что у вас, царь-батюшка, поросята беговые?
— А вдруг война, а я латы ваши на термоустойчивость даже не тестировал?
— Ты где таких слов нахватался, коптильня трехголовая! — Златофил подхватил с земли увесистый камень и швырнул прямо в Горыныча.
Камешек ударил среднюю голову Змея по носу и отскочил в траву. Голова недоуменно моргнула. Царь принялся искать, чем бы еще запулить в Горыныча, но так и не найдя подходящего снаряда, махнул рукой и, заложив руки за спину, не оглядываясь ни на Кащея, ни на телегу с сидящими в ней крестьянами и кузнецом, зашагал к замку.
— Лошадь в доспехи нарядить, мыслимо? — злобно бормотал царь себе под нос. — Свиней ежели кто в лесу в железе встретит, так обделается. А тут еще и кобыла. Нате вам. Тоже будет по лесу ходить, звенеть… Ты смотри, рекордсмен по перегару нашелся. Кобылу я еще на эксперименты не переводил. Гадюка перекормленная. И на кой чёрт я проверять согласился?
Настроение у государя испортилось окончательно.
— Горыныч, скажи мне, друг любезный, что у тебя с самоидентификацией? — поинтересовался Кащей, когда царь отошел на приличное расстояние.
— С чем?
— Ну, почему ты себя то в единственном числе называешь, то во множественном?
— Не понял?
— Ну, иногда ты говоришь «я пошел», «я прилетел», а иногда «мы пошли», «мы прилетели». От чего это зависит?
— А! — воскликнула левая голова, — ну так просто же всё!
— Если я пошел, сделал или подумал, — продолжила средняя, — тогда в единственном числе.
— А ежели мы пошли, или мы сделали, тогда во множественном, — закончила правая.
А потом все три хором спросили:
— Чего непонятного?