Недолговечная вечность. Философия долголетия

Как известно, многие люди изо всех сил стараются быть теми, кем не являются, или скрывают подлинную натуру (говоря о своей сексуальной ориентации, например). Эти люди впоследствии счастливы оказаться верными самим себе (Сенека), вернуться к себе как в тихую спокойную гавань, дающую убежище от мировых бурь. Найти себя, найти свой путь – вот первый этап примирения с самим собой. Это чудесный момент, когда мы становимся хозяевами своей судьбы. Мы перестаем слушаться приказов извне, мы действуем сами по себе. Счастливы те, кто с ранних лет знают, что им нужно, и не разбрасываются в поисках, не мечутся из стороны в сторону. В прежние времена в западном мире быть верным себе предполагало отказ от своего фактического существования, определяемого или повиновением Божьему закону, или подчинением тому или иному властителю, той или иной морали[147]. Люди приспосабливались к существующему общественному порядку, подавляя порой истинное призвание. Чтобы захотеть изменить свою жизнь, вам прежде всего нужно полагать, что она принадлежит вам, а не Богу, не церкви, синагоге или мечети, не вашей общине или классу, к которому вы относитесь по рождению. Это предполагает не только ослабление родовых, клановых и традиционных связей, но и уверенность, что изменения, происходящие от поколения к поколению, предпочтительнее стабильности. Расти, достигать совершеннолетия – согласно кредо, выработанному в эпоху Просвещения, – означает переходить от детской несамостоятельности – когда я остаюсь под надзором – к зрелой самостоятельности – когда мне позволено самому устанавливать для себя закон.

Желание иметь собственную жизнь, а не ту, одинаковую для всех, идущую на поводу у условностей и у других людей, исторически сформировалось недавно. Прежде всего это американская мечта о том, что каждый будет писать сценарий собственной жизни по своему вкусу. Конечно, мечта спорная, поскольку таит в себе социальное неравенство и разного рода дискриминации. Старый Свет, стоящий на своем аристократическом прошлом, долгое время сопротивлялся таким устремлениям. «Ты приходишь, жизнь тебя поджидает, готовенькая, остается только в нее влезть»[148], – говорил Райнер Мария Рильке в начале XX века в Париже. Даже желание иметь собственную смерть, умереть на свой манер, замечал он, становится все более редким, и каждый рад встретить смерть «хоть сколько-нибудь подходящую»[149]. Именно потому, что мы свободны, каждый имеет свою судьбу. Судьбы нет у душевнобольных людей, у них есть единое направление: плотно сомкнутыми рядами они идут к общему предназначению. Демократическая личность восстает против этой стадности. Человек такого типа хотел бы принадлежать только себе самому. Но обладание собой, радость быть полноправным хозяином своих владений не мешает ему оставаться чувствительным по отношению к счастливым обстоятельствам, которые дарит нам случай: например, сохранять мечту об утрате власти над собой, и самой совершенной иллюстрацией такой утраты служит любовь, потому что любить – это прежде всего не принадлежать себе, добровольно уступить право на себя другому.

Дверь, распахнутая в неизведанное

Понятие «хорошая жизнь» в любом возрасте можно свести к двум заповедям: найти для себя верную формулу жизни и больше не менять ее, но вместе с тем быть открытым для мира, его богатств и красот. Не отрекаясь от себя и своей жизни, мы тем не менее можем желать, чтобы будущее несло в себе сюрпризы и принимало не старый, много раз виденный облик, но – что приятнее – новый и неожиданный. Простой факт, что в молодости мы чувствуем себя достойными лучшей судьбы, часто позволяет нам сворачивать горы, ломать стены, преграждающие путь к свободе. Нас манят отъезды и расставания: это они толкают нас навстречу неизвестному, намечают на ткани времени таинственный и благотворный разрыв. К жизненным принципам, названным Фрейдом, – удовольствию и реальности, – следовало бы добавить третий: принцип запредельности, или выхода за прежние пределы, так как именно запредельность представляет собой царство разнообразия, неисчерпаемости новых вкусов и новых вещей. Запредельная, незнакомая нам область часто становится местом откровения.