Но тут вдруг среди ночи кто-то истошно заорал «Рота, подъем!». Тут же оказалось, что это не ночь, а 6 утра. Сержанты погнали нас на улицу, отстающих пинали. Построили и бегом погнали вниз, в огромный гарнизонный сортир, ровно на пять минут, оттуда – на физкультуру. Потом в помещение роты заправлять коврики и тапочки, после – на строевую. Плац пронизывающе продувало, и мы учили строевой шаг на четыре счета, потом изучали Устав, а потом по расписанию было Физо. Там будут оценивать твое физическое состояние – канат, турник, конь и т.д.
В одноэтажном здании с металлическими круглыми колоннами – вроде как спортивный зал. Мы в кальсонах с болтающимися завязками, гонят нас кругами. Но тут я что-то увидел в глубине зала: там стояла имитация ринга. Самодельные канаты были прибиты к стенам, а внутри этого каната, как кобры друг на друга, шипели дембели. То был у них утренний променад, дембели готовились на гражданку. Они были в перчатках и прыгали друг против друга, как на Чарли Чаплина в роли боксера. Я не удержался и хмыкнул в их сторону, в чем был замечен. И сержант, что гонял нас по залу, пошел и что-то тем сказал. И меня вытащили на ринг в надежде потешиться. Вот все, в том числе и те, что были босые и в кальсонах, застыли в ожидании потехи и даже мне сунули перчатки, которые были подобны тем, что бабушка когда-то штопала. И у меня опять чего-то не хватило, чтобы отказаться, то ли ума, то ли дерзости, то ли того и того вместе. Ну, честно скажу, уж больно соблазн был велик. Человек, как мне казалось, монгольской внешности злобно кинулся вперед, ударил в мою сторону два раза по-бабски, очень смешно, и когда пытался ударить третий, я глубоко отклонился влево и со всей дури ударил снизу левой. И тут неожиданно оказалось, что даже у дембелей есть печень, и весьма ранимая. Тот хрюкнул и плюхнулся на пол пятой точкой, на глазах у перепуганной насмерть публики. Второй дембель и сержант кинулись его реанимировать. Но тут неожиданно второй кинулся на меня. Я избежал сближения с ним, но когда он попытался второй раз меня ударить, я его приголубил точно в это же место, но, кажется, еще с большим уроном. После этого события стали развиваться быстрой сменой картинок. На обеде я заметил, что эти раненые дембели перешептываются, похоже, со своим земляком-хлеборезом и явно маячат в мою сторону. Я, видимо, стал первым из всех «чухолов» и «воинов». Это было второе определение таких, как я, зеленых. Обед был такой, как должен быть в армии: не очень горячий, в меру объемный, с хорошим компотом и ягодками на дне кружки. Но все прелести этого обеда я ощутил на себе через пару часов. Желудок вместе с кишками свела ужасная судорога. Мне стало понятно, что я был за обедом отравлен, и отрава была как раз на дне, в виде ягод, которые я лихо проглотил вместе с изюмом. Наверное, намешали что-нибудь, чтобы я обосрался, но превысили допустимую дозировку. И, похоже, это был крысиный яд для бытового применения. Я такими горошинами когда-то пытался угощать своих «секретарей», но они были умнее меня и есть не стали. Сейчас я натирал полы в казарме и имел доступ к туалету. Заскочив туда, я начал лакать воду из-под крана, она воняла болотом, но я лакал и лакал, пока не начало распирать. Тогда заснул два пальца в глотку и начал все назад выблевывать с остатками обеда. Остатков было мало, спазмированный желудок не выпускал ничего. Надо было как-то пробиться к санчасти. Там нужное средство должно было быть обязательно. Я попросился у сержанта сбегать в санчасть, вроде местный фельдшер мой земляк, и у меня, вроде как, для него передачка с гражданки. Это была чистой воды выдумка. Сержант явно удивился, что та рожа в медпункте могла быть моим земляком, но та рожа, похоже, тоже была дембелем, и он меня отпустил, так в своих мозгах ничего и не срастив. Я кинулся из казармы наполовину согнутый. Знал, куда бегу, за столовой я утром видел красный крест на двери между двумя, наполовину белым закрашенными, окнами.
Фельдшер тоже оказался очень азиатской наружности. Он был ефрейтором и, по всему, видимо, дембелем, судя по отвислым усам. Я сказал, что меня послал сержант за активированным углем. Тот с ухмылкой достал из шкафа портянку таблеток, оторвал половину и сказал:
– Эти придурки углем бляхи себе начищают.
Дело рук утопающего – спасти самого себя. Я бежал к роте, на ходу глотая таблетки, а запил уже в умывальнике вонючей водой. Таблеток, что я выманил обманом, было штук тридцать. Сержанту доложил, что прибыл. Он ощерился мелкими зубами и ничего не ответил. Я встал на колени, мне вроде так было легче, и стал ползать с натиркой по полу казармы. У сержанта был маленький транзистор, он под его шипение ему в такт играл пальцами на губах. С минуты на минуту меня опять должно было подорвать, и я показал пальцем, куда мне надо, и он разрешил. Я думаю, что по их сценарию я должен был обосраться сам и обосрать всех, но, коли сержант меня отпускал, значит, был не в курсе задуманной пьесы. Наверное, это была большая военная тайна.